Балин - советник при Даине в делах государственных, особенно в отношении Барда и Трандуила. Знаю, он рад вернуться домой, но сдается мне, Балин все-таки… неугомонный. Он постоянно жалуется, каким старым и дряхлым стал, а сам послал меня разыскивать хроники об утраченном королевстве Мория. Порой заговаривает о том, чтобы как-нибудь попытаться вернуть его обратно – так же, как мы вернули себе Эребор. Честно сказать, у меня дух захватывает при этой мысли – представь только, сколько книг и свитков мы можем там обнаружить! Может, когда Эребор будет восстановлен, мы соберем достаточно воинов, чтобы выбить орков из Мории.
Как ты, наверное, понял, у нас у всех очень много дел, мистер Бэггинс, но мы не жалуемся. Даже наоборот. Все идет довольно гладко, мы и надеяться на такое не могли.
Жаль, что ты быстро покинул нас после битвы, но мы все понимаем, почему ты так поступил. Те времена были для тебя суровым испытанием, а в словах сочувствия немного прока, но знай, что все мы помним о тебе и молим Махала оберегать тебя во все грядущие дни.
Надеюсь в скором времени получить от тебя послание в ответ! Жду обещанных описаний обычаев и нравов хоббитов, чтобы я мог вставить в свои хроники главу об обитателях Шира. Если в скором времени не получу от тебя письмо, придется отправить за тобой Нори (о чем я, конечно же, сильно пожалею), так что поскорее ответить в твоих интересах.
Ори (и вся компания).
Бильбо перечитывал письмо снова и снова – так часто, что к концу первой недели страницы истрепались и помялись. Он отослал ответ в тот же день и каждое утро с замиранием сердца подходил к почтовому ящику. И вскоре обнаружил там письмо от Тауриэль.
Полурослик,
Я не мастер писать письма – по правде говоря, всегда считала это утомительным занятием, которое занимает много времени и отрывает от важных дел, но, видишь, все же пишу тебе сейчас. В общем… многое изменилось с тех пор, как ты уехал.
Лучник привел людей обживаться на развалинах Дейла. Мой владыка отрядил им в помощь эльфов – как и Даин, пославший к людям гномов с той же целью, - в знак дружбы между нашими народами. Леголас настоял, что должен остаться в Дейле и помогать Лучнику во всем, так что, к сожалению, я застряла тут вместе с ним, пока их высочество не найдет себе забаву получше, чем нянчиться с людьми. Пока же он строит планы на будущее, совещается с гномами, а недавно решил лично поучаствовать в строительстве новых домов. Я пыталась указать ему, что просьбу людей о помощи не следует понимать так… буквально, но Леголас не слушает и настаивает, что должен вдохновлять людей и эльфов своим примером, даже если для этого требуется таскать камни и бревна. Но, по моему мнению, это ужасно утомительно и скучно. Все лучше, конечно, чем стоять в карауле у дверей тронного зала владыки, но, кажется, еще немного, и я с ума сойду.
А хуже всего то, что оборотень тоже решил здесь задержаться. Он утверждает, что все дело в золоте, которое ему пообещал Бард за помощь (оборотень в самом деле силен как зверь), но пока что он не столько работает, сколько шныряет вокруг. Подозреваю, полурослик, что он пал жертвой любовной страсти ко мне – я не удивлена и не осуждаю. В конце концов, он жил в глуши и вряд ли вообще часто видел женщин, а я довольно привлекательна. И все же его присутствие утомительно и навязчиво - вот сейчас он требует, чтобы я это вычеркнула. И не подумаю, потому что это правда.
Дальше, другим почерком было накарябано:
Это возмутительная ложь. Не верь ни единому ее слову.
Потом опять строчка, написанная рукой Тауриэль:
Если что и возмутительно, так это твое неожиданное умение держать в руках перо и выводить буквы…
Вы, эльфы, такие чванливые создания. Хоббит, не слушай ерунду, которую она городит в этом послании. А если начистоту, это она ходит за мной по пятам…
Ха! Очень смешно, оборотень, но полурослик ни в жизнь не поверит в это, если только окончательно не выжил из ума!
Да ему надо быть слепым, чтобы не увидеть, какую чушь ты тут понаписала…
Дальше буквы смазывались, а потом через пару строчек появлялись вновь, написанные четким почерком Тауриэль уже без всяких пробелов:
Все, я успокоила оборотня, полурослик. Он ненадолго прилег отдохнуть в шатре прямо на полу. Если бы у меня была хоть толика таланта к рисованию, я бы обязательно изобразила эту сцену для тебя. Впечатляющее зрелище, и бьюсь об заклад, что у него вскоре появится приличных размеров синяк под глазом за непочтительность и дерзость сверх меры.
В любом случае, не принимай близко к сердцу и береги себя. Леголас и Бард поручили передать тебе то же самое… извини, я не мастер складно говорить. Уверена, мне нет нужды повторять, но я очень надеюсь, что ты живешь в мире и благополучии, и я все равно скажу это. Пусть даже сейчас это не так (быть может), но так обязательно будет. Не позволяй скорби завладеть тобой. Понимаю, грядущие годы будут непростыми, но время лечит раны – лишь дай ему срок. Не давай воли воспоминаниям. Они могут сокрушить тебя, но если ты позволишь, станут твоей самой лелеемой драгоценностью. Я долго живу на свете, полурослик, - быть может, не так долго, как иные мои соплеменники, но на моем веку человеческие поколения сменялись не единожды. Поверь мне хотя бы по этой причине, если слова все-таки не убеждают тебя. Пройдет время, и ты сможешь жить дальше.
Буду рада получить от тебя ответное письмо. Учитывая, какая скука царит вокруг, оно сможет немного отвлечь меня от утомительной рутины.
Тауриэль.
Читая ее послание, Бильбо никак не мог согнать с лица улыбку. Он улыбался и на следующий день, когда старательно выводил строчки в ответном письме.
========== Эпилог. Часть 4 ==========
Каждый год на день Дурина Бильбо выбивал трубку Кили, опоясывался кинжалом Фили, хватал в охапку шубу Торина и шагал в стылую осень к своей особой скамейке, прятавшейся в укромном уголке. Устроившись поудобнее, он закутывался в шубу, находил подходящую ветку и до самого рассвета ваял из нее причудливые фигуры кинжалом.
Он не был особенно хорош в резьбе по дереву, но она занимала его руки и отвлекала от ненужных мыслей. Первые несколько лет приходилось то и дело утирать слезы, украдкой падавшие в густой мех шубы Торина – в день Дурина боль, в другое время казавшаяся вполне переносимой, становилась острой и беспощадной.
Бильбо никогда не садился за книгу на следующее утро, но приходила ночь, а после новый рассвет, и вот тогда он брался за перо. Несколько лет он писал о Фили, о его золотой солнечной улыбке. О старой игрушке-львенке, которую они нашли в Эреборе. О словах Фили, сказанных о матери и дяде. О его веселых ухмылках, заливистом смехе, безграничной любви к младшему брату.
Потом он писал о Кили – юном гноме, который казался таким самоуверенным и довольным жизнью, но которого, как и всякого, порой мучили сомнения и неуверенность. О его беззаветной храбрости и о ребячливой манере показывать язык, когда ему казалось, что шалость вышла на редкость удачной. О том, как в последнюю минуту он пытался отплатить брату за все те бесчисленные моменты, когда Фили прикрывал и защищал его.
А потом он писал о Торине. Начал, как ни странно, с внешности и с того, каким он по первости представлялся Бильбо, не знавшему о мрачном гордом короле ничего. О том, как горести и потери изменили его и какие раны оставили у него в душе. О том, как с самого первого взгляда Торин невзлюбил навязанного ему взломщика, и как потом эта неприязненная осторожность понемногу сменялась подлинным узнаванием, принятием и дружеским интересом.
Иногда пальцы подводили Бильбо, и тогда строчки превращались в нечитаемые каракули. Тогда он откладывал пергамент в сторону, шел на поиски дрозда, который совсем обжился в норе, и разговаривал с ним, не думая, как странно, должно быть, выглядит со стороны. Это помогало отогнать призраки прошлого и скорбь, грозившие поглотить его с головой.