Со своими соседями и родичами Бильбо старался быть вежливым и приветливым, но они все равно казались ему… ограниченными и пустыми по большей части. Их занимали урожай и пересуды, у кого хряк жирнее, кому предстоит вскорости жениться или разродиться. На Бильбо такие разговоры наводили тоску и глухое раздражение.
Хоббиты, всю жизнь прожившее в Шире, не знали мира за его пределами, понятия не имели о битвах на востоке, о свирепости врагов и гибели друзей. Любимые никогда не умирали у них на руках от жестоких ран. Бильбо остро чувствовал невидимую стену, воздвигшуюся между ним и прочими обитателями Хоббитона, отделявшую его от них. Он всегда вежливо улыбался и выучено кивал, но никогда не делал этого от души и по зову сердца – лишь из правил приличия.
Искреннюю радость ему доставляли только письма друзей из окрестностей Эребора. Компанию соплеменников он вынужденно поддерживал, не более, и ему все время казалось, что он притворяется кем-то другим, чтобы хоть как-то вписаться в нее. Поэтому большую часть времени Бильбо предпочитал проводить в одиночестве, но без дела не сидел. Он возился в огороде, читал, время от времени баловал себя вкусным сложным блюдом.
Сны по-прежнему изводили его каждую ночь. Обычно он видел, как умирает Торин. Или как палица Азога раз за разом опускается на склоненные головы Фили и Кили. Но порой были и другие сны – сны о невозможном будущем, где все они оставались живы. Бильбо ненавидел каждый миг таких сновидений. Слишком яркие, чувственные и прекрасные, они казались такими реальными, пока не обрывались с первыми лучами солнца, оставляя Бильбо одного в стылой постели со стынущим сердцем.
***
Мистер Бэггинс,
Надеюсь, ты по-прежнему в добром здравии. Благодарю за последнее письмо (а особенно за подробное описание уклада хоббитов). Должен сказать, что пишешь ты с завидным мастерством! Быть может, тебе стоит подумать о визите в Эребор – чтобы заняться летописями самому.
Я все так же бесконечно рад порученному мне делу. Даин оказался неплохим правителем и весьма склонным прислушиваться к советам. Эребор оживает, мистер Бэггинс! Конечно, здесь еще мрачно и пустовато, но дай нам срок - и королевство гномов вновь обретет былое могущество.
Дори говорит, что наш союз с Дейлом и эльфами Мирквуда приносит свои плоды – и немалую прибыль всем его участникам. Торговля в окрестностях Одинокой горы расцветает. Он частенько обсуждает с Балином поход в Морию. Если когда-нибудь мы отвоюем ее обратно, то сможем легко наладить торговые связи со всем востоком. Судя по всему, Балину нравится эта идея, и – при условии, что все пойдет гладко – он готов возглавить поход. Думаю, это случится совсем скоро, и десяти лет не пройдет. Я спросил его, возьмут ли меня (только представь, я смогу первым заполучить книги, хранящиеся там!), и он сказал «да»!
Надеюсь, мы стоим на пороге новой эры – эры великого мира и процветания. Если гномы вновь поселятся в Мории, это свяжет восток и запад единой дорогой, свободной для торговли и путешествий. Знаю, ты говорил, что весьма занят, но, будь врата Мории открыты, ты смог бы добраться до Одинокой горы гораздо быстрее. Мы все были бы счастливы с тобой повидаться!
Иногда так странно просыпаться поутру и наблюдать, как вокруг вместе с тобой просыпается огромный подземный город – никогда в жизни не видел ничего величественнее! Ах да, Бофура назначили Мастером горного дела. Он пытался отказаться, не желая такой ответственности, так что Даину даже пришлось глянуть на него знаменитым фамильным взглядом, как умеют все потомки Дурина, и тогда уж у Бофура не осталось возражений.
Эребор вскоре станет величайшим королевством Средиземья, мистер Бэггинс, клянусь чем угодно! Торин, Фили и Кили гордились бы, увидев, какой он теперь. Иногда я хожу в лес за цветами – помнишь, которые ты принес перед тем, как отыскать секретную дверь в Гору? У меня не выходит плести такие искусные венки, как у тебя, но я все равно плету, приношу в похоронный зал и оставляю их на надгробных камнях. Ты бы делал это сам, если бы был здесь – но ты далеко, и я делаю это за тебя.
Мы не забываем о них, мистер Бэггинс, и никогда не забудем.
Ори.
***
Полурослик,
Полагаю, ты удивлен, что я по-прежнему пишу тебе из Дейла, хотя прошло столько времени. Что ж, спешу тебя уверить - это вовсе не потому, что писать письма вошло у меня в привычку.
Несколько лет прошло – кажется, у твоего народа считается, что для разлуки с родными местами это очень долго. Так и есть. Невыносимо долго.
В первый же год владыка Лихолесья назначил меня личным стражем Леголаса, когда тот ясно дал понять, что не собирается покидать Дейл. Иногда мы путешествует между Мирквудом и Одинокой горой туда и обратно, но Леголас определенно взвалил на себя обязанности полномочного представителя эльфов в Дейле и Эреборе.
Поэтому я здесь. В окружении людей и гномов. Думала, окончательно сойду с ума в такой обстановке – ты же помнишь, я говорила, что силы мои и без того на пределе? Интересно, сумасшедшие могут понять, что спятили? Или до последнего полагают, что в здравом уме…
Бард поживает неплохо, на мой взгляд. Особенно, если вспомнить, что еще недавно он был раскаявшимся разбойником. Не хочется признавать, но у Лучника определенно оказался талант к управлению. Конечно, если бы не Леголас и не его постоянное вмешательство в людские дела, успехи Барда были бы скромнее, но все же надо отдать ему должное.
Оборотень, к сожалению, тоже решил задержаться в Дейле. Наверное, мое безумие заразно – как иначе объяснить, что Лучнику вдруг пришла в голову великолепная идея назначить этого медведя главой своей личной стражи. И Леголас, конечно, горячо его поддержал, более того – предложил мне обучать правителя Дейла воинскому искусству. На что я ответила, что неплохо бы вышеупомянутому правителю Дейла сначала научить своих подданных держать в руках лук и пускать в цель стрелы, но мои разумные слова здесь совершенно не принимаются в расчет.
Оборотень считает происходящее весьма забавным, но мы оба знаем, что его чувство юмора оставляет желать лучшего.
Хотя все не так уж плохо, полурослик, потому что мне пришелся по нраву гномий эль. Он быстро делает свое дело, если ты понимаешь, к чему я веду, но обнаружилось, что чем пьянее я становлюсь, тем терпимее начинаю относиться к окружению, в котором вынуждена пребывать. Нужно всего лишь набраться терпения – рано или поздно голос здравого смысла возобладает, и Леголас решит вернуться домой. До этой благословенной поры мне придется довольствоваться обществом гномов, людей и того, кто выглядит, как человек, но временами оборачивается медведем.
Валар, помоги мне, полурослик, я в самом деле на пороге безумия, потому что поймала себя на том, что пишу это и улыбаюсь. Улыбаюсь! Уповаю, что всему виной эль, а не первые признаки помешательства.
Оставайся сильным, как и прежде, полурослик.
Надеюсь вскоре получить от тебя весть.
Тауриэль.
***
Бильбо Бэггинс мыл посуду, поглядывая, как солнце постепенно скрывалось за пологими холмами Хоббитона. Он методично ополаскивал тарелки в широком тазу, вытирал их и ставил обсохнуть в закатных лучах.
Прошло почти три года с тех пор, как гномы из отряда Торина постучались в его двери. Бильбо вздохнул, бросив очередной взгляд в круглое окошко, откуда был отлично виден изгиб дороги, проходившей рядом с Бэг Эндом. По ней как раз топал изрядно набравшийся сосед – фонарь, который он держал перед собой, опасно раскачивался при каждом его запинающемся шаге. Бильбо от всей души понадеялся, что хоббит не рухнет в заросли у обочины и не устроит пожар в опасной близости от его огорода.
Он повернул защелку и толкнул створку окошка, чтобы поймать теплый летний ветер. Некоторое время он просто стоял с закрытыми глазами, наслаждаясь ароматом цветущих лугов. В тысячный раз кольнуло сердце при мысли о том, как бы Торин смотрелся в этих комнатах, в окружении привычных Бильбо вещей и безделушек, – кольнуло и ушло. Иногда он без всякой видимой причины соскальзывал в такие фантазии, совершенно не понимая, как так получалось. За все время, пока он знал Торина, никогда ему не доводилось видеть гнома за каким-нибудь домашним обыденным занятием, и все же это несоответствие запомнившегося образа и уюта норы Бэг Энда каждый раз вызывало у Бильбо улыбку – как раз перед тем, как привычная боль утраты колола его сердце острой иглой.