Большая разница
Чуть вернёмся назад. Звягинцев отказался от сотрудничества с британским продюсером, и тогда появился Александр Роднянский[6], который предложил вернуть сценарий на язык родных осин. И вернули: «Текст диалогов Хелен, Ричарда и Дэна, как их звали изначально, и текст диалогов Елены, Владимира и Серёжи практически не изменился при переводе на русский. Какие-то незначительные обороты ушли, добавился сленг». Это поразительно: британскую историю перенесли в Россию, ничего по существу в ней не изменив, хотя народы, их менталитет, нравы, быт абсолютно разные. Их элита вырождается, наша – переселяется, к ним же. А вырождается у нас народ.
Но продюсеры не прогадали, навязав апокалипсические европейские проблемы нам. Но что хорошо для западного зрителя, для русского что? Разберёмся с разницей восприятия.
Семья сына Елены для европейцев во многом типичная – многодетные семьи (особенно из бывших колоний) паразитируют на государственной помощи, которая оказывается из тех налогов, что платят исконные Владимиры-Ричарды. Там действительно многие живут на пособия, не работают, не хотят социализироваться, пьют пиво и смотрят в ящик… Для нас же семья Сергея-Дэна – что-то уникальное. Рабочая окраина, мужик лет двадцать уже не работает, а только пьёт и ещё не спился?! И ещё способен к деторождению?! Издеваться над тем, что его жена ждёт третьего ребёнка странно – молодец, борется с демографическим кризисом. Вообще крайне огорчает бездушный глумливо-поверхностный взгляд режиссёра на «бедных людей» в стране, где миллионы после закрытия градообразующих предприятий на самом деле не могут найти достойную работу, люмпенизируются и гибнут.
Родина, мать…
Звягинцев во многих интервью, говоря об образе Елены, упоминает словосочетание: Родина-мать. Настаивает на нём.
Родина-мать…
Сразу вспоминаешь монумент на Мамаевом кургане, в кино – роли Валентины Телегиной, Нины Сазоновой, Любови Соколовой и замечательных мам из фильмов Тарковского и Михалкова… Внешне Надежда Маркина идеально соответствует каноническому образу русской матери – женщины героической, простой и мудрой, самоотверженной и терпеливой, готовой отдать жизнь за своих детей.
Зачем Звягинцев искал именно такую? Чтобы краеугольный для России архетип развенчать? Предал наш фестивальный любимчик и родину, и мать. Предал опошлению. Стал бы в английском варианте режиссёр искать актрису – визуальный символ нации, внешне похожую, скажем, на английскую королеву? Или в итальянском – на Анну Маньяни, а в грузинском – Верико Анджапаридзе? Убили бы.
Елена у Звягинцева отвратно примитивна. Сворачивает скулы от сценарной фальши с её приходом в храм. Она, надо думать, имевшая за большую жизнь немало поводов прийти в храм, хоронившая родных и близких, имеющая детей и внуков, которые ей куда дороже заболевшего мужа, не знает, куда свечки ставить о здравии? А потом вдруг говорит мужу библейское «последние станут первыми». И скармливает сердечному, на ночь глядя, виагру. («Ноги» этой сценарной насмешки растут, видимо, из акунинской «Смерти Ахиллеса», в которой герою Плевны в борделе подсыпали отравы, несовместимой с половой жизнью. Кстати, врачи, смотревшие «Елену», удивлены: на сон грядущий сердечнику виагра не опасна.)
Муки совести Елены не прописаны сценарием и не сыграны актрисой никак, лишь режиссёрски «залатаны» сбитой лошадью и внезапным «концом света» в доме сына. Катарсиса нет, и правильно, на Западе его давно отменили. А в катарсисе (с древнегреческого – очищении, выздоровлении, возвышении) единственное оправдание художественного произведения, его христианский смысл. Раскаяния тоже нет. Вместо него – скрытая угроза в финале: толпа азиатов-гастарбайтеров, играющих в футбол, под прицелом взгляда внука Елены, надо полагать, нацика, скинхеда… Таким режиссёр, у которого всё продуманно-символично, видит молодое поколение России, её будущее. Кстати, если бы этот несчастный внук был бы примерным, прилежным мальчиком, смог бы он поступить на бюджетные места в институт? При тех-то махинациях с ЕГЭ, о которых с каждым годом всё больше говорят?