Подавленный сознанием своей несправедливости, Нильс заговорил. Он говорил, как грешник, кающийся перед своим божеством, и он ни словом не помянул о том, что их поссорило. Этого он не знал, как и она. Это было, для них обоих темной необъяснимой загадкой, в которой тонуло все остальное. Подавленным голосом и медленно рассказывал он, каково ему было на море, каким одиноким он себя чувствовал и как все было странно. Товарищи сходили на берег и писали письма, а ему некому было писать. Товарищи возвращались с берега, принося с собою полученные письма, и в продолжение длинных ночей они читали друг другу эти письма. Он один был в стороне и думал, что уже всегда будет так. Потом он вернулся домой. Ему и в голову не приходило, что кто-нибудь сочтет его утонувшим. Все шло ему через голову, точно поток, и ему нельзя было собраться с мыслями. Он знал только, что ему надо было поговорить с Мертой. Вот он и искал ее все эти дни, но не посмел идти в ее дом, хотя знал, что она там. Сидел он на берегу, поджидая ее; бродил по тропинкам, которые она знала. Ну, теперь он знает, что без нее жизнь для него только одиночество и печаль, и никогда уже он не смог бы быть к ней жестоким, как прежде.
Все это он говорил Мерте, а она прислушивалась к его голосу и удивлялась, что слышала его в последний раз не вчера. Все, что он говорил, было так естественно и приятно слышать. Впечатление Мерты было такое, точно она вернулась домой после долгого путешествия, сознавая, что никуда больше уезжать не придется. Она чуть не прислонила голову к Нильсу, как делала, бывало, прежде, и ей хотелось выплакаться у его груди, как бедному загнанному ребенку, каким она и была.
Но вдруг всплыла в ее уме ужасная действительность, и она не захотела скрывать правды, даже не подумала, что ей следовало скрыть правду. Она подняла голову. Все, что Нильс рассказал, точно унеслось прочь и исчезло. Она понимала только, что это ей следовало просить у него прощения.
Нильс почувствовал нетерпение и был удивлен.
-- Почему ты не отвечаешь? -- сказал он.
-- Не может уже быть, как ты хочешь, -- ответила она тихо. Отблеск прежней жесткости сверкнул в глазах Нильса. -- Почему? -- спросил он коротко.
-- Ты не должен сердиться, -- сказала Мерта. -- Я слишком несчастна.
Ея голос звучал жалобно, как голос ребенка, и Нильс не понимал, почему ему нельзя было взять ее в объятия, как прежде, и весело приласкать ее.
-- Разве ты несчастна?
Нильс ничего не понимал. Он просто ждал, что ему придется услышать, как ждал бы услышать свой смертный приговор.
-- Этого никто еще не знает, - проговорила Мерта. -- Но я скоро буду иметь ребенка.
Нильс долго сидел неподвижно, закрыв лицо руками. Страдание было так сильно, что не вызвало ни гнева, ни печали; было только мучительное напряжение понять, что столь невероятное было правда.
-- Кто это? -- промолвил он наконец.
Мерта назвала, и опять Нильс опустил голову на руки.
Долго Мерта ничего больше не говорила. Точно ледяной холод, опустилась в ней уверенность, что своими словами она убила себя и свое счастье. Она теперь страдала только от ужасного молчания. Она ожидала, что Нильс вскипит гневом и что ей придется услышать сердитые слова. Но он молча сидел возле нее. Ей не видно было его лица; едва слышно было, что он дышит.
Мерта подумала, что теперь все кончено, и ее сознание своей вины было в ней так сильно, что она не смела говорить. Ей пришло в голову, что Нильсу было бы приятнее всего отделаться от нее, и, не сказав ничего в объяснение пли в свою защиту, она хотела встать и просто уйти, чтобы избавиться от зрелища причиненного ею ужасного горя. Но, не поднимая головы, Нильс крепко взял ее за руку и принудил остаться.
-- Подожди, -- сказал он. Он посмотрел на нее. Никогда еще Мерте не случалось видеть такого лица. -- Это было оттого, что ты уже не интересуешься мною? -- спросил он наконец.
-- О, Нильс! -- Это вырвалось у нее с таким выражением, точно она вдруг почувствовала, опять способность говорить. -- О Нильс! Я хотела тебе сказать только одно. Если бы ты не пришел, я пришла бы к тебе. Я все это сделала только потому, что слишком любила тебя. Я никого больше не любила. И никогда не буду любить.
Опять у Нильса появилось выражение, которое всегда пугало Мерту.
-- Для чего ты мне говоришь это? -- вырвалось у него.
-- Мне казалось, что тебе следовало знать это, -- ответила Мерта. И помолчав, она прибавила: -- Неужели ты думал, что это было, чтобы поправить дело?
Ни искры надежды не было в Мерте, когда она произносила эти слова, и, сказав это, она встала1 и пошла прочь не оглядываясь.