- Не знаю, чему к чему вас готовят в вашей богадельне, - Иван покачал головой. – Но меня товарищи военные в свое время научили на ночь выставлять охранение. Усек? – он кивнул вопросительно.
- Понял, не дурак, - ответил Кириллов. И по обыкновению, вполголоса добавил, - дурак бы не понял.
- Вот и молодец. Раз понял, то заканчивай. Первым спать пойдешь, - Иван засунул руку глубоко в рюкзак, пытаясь что-то нащупать на самом дне, и извлек маленький китайский фонарик на батарейках. – Не бог весть что, - Сидоренко несколько раз нажал на кнопку, меняя режимы свечения, - но лучше, чем ничего. У тебя провизия есть? – спросил он.
- Батончики протеиновые, - ответил Леха.
- Ага. Ужинай и укладывайся, - Иван уселся на землю лицом к джунглям, облокотившись спиной о ствол дерева в изголовье их импровизированной лежанки.
Кириллов, как ни странно, был совершенно не голоден. Однако, повинуясь указаниям Сидоренко, вытащил из рюкзака малиновый батончик, сорвав фольгу, запихнул его в рот целиком, запил несколькими глотками воды. Затем он закинул рюкзак на лежанку, забрался сам и долго ерзал, пытаясь найти положение поудобнее. Наконец, угомонившись, Леха прислонил голову к рюкзаку и мгновенно провалился в сон.
***
Леха стоял у заброшенной хижины на берегу. На этот раз Лютые Болоты были совершенно пустынны. Ни странной ткачихи, ни гусей, ни призраков. Деревянный настил крыльца совсем сгнил, гибкие, пушистые когда-то ивы, склонявшие ветви к самой воде, теперь были мертвы, а сухие прутья, качаясь на ветру, лишь царапали ил, оставляя тонкие кривые борозды.
Дом почти полностью развалился, обнажив скромное деревенское убранство: старинный комод, стол, потерявший одну опору и осевший на бок, древний ткацкий станок. Единственное уцелевшее окно без стекол затянуто паутиной.
Божница с иконами в деревянных рамах в дальнем углу показалась Кириллову знакомой, но странной, неправильной.
Бабушка часто таскала маленького Лешу в церковь. Большую, богатую, несмотря на нищету окружавшей ее деревни. Лица, глядевшие с иконостаса, пугали. Толстые мужчины в черном, а по праздникам – в золотом, против своей воли подтолкнули его, повзрослевшего, на уверенный путь атеизма.
Леха шагнул ближе, пригляделся. Вместо обычных для русской деревни святых с нимбами, женщин с младенцами, ангелов с крыльями и прочих причастных, складывающих перста в ритуальные православные мудры, обрамленные иссохшими венками, из-под истлевших рушников выглядывали странные существа. Изображенные в полный рост, с короткими ногами, квадратными лицами с огромными носами, в неестественных позах, облаченные в перья и набедренные повязки, они улыбались, обнажая редкие большие зубы.
Волосы на затылке зашевелились. Кириллов поспешил отойти в сторону, но ощущение, что странные существа сверлят взглядом спину, не исчезло, пока он не спустился по склону к излучине реки. В густом жирном иле, где в прошлый раз копошились сомы, кверху брюхом теперь одиноко лежала огромная и, похоже, безвозвратно-мертвая рыбина. Акулья туша уже начала разлагаться. Из зубастой пасти что-то вытекало. Леха придвинулся ближе, балансируя на скользком иле.
Внезапно рыбина перевернулась. В голове позади глаз зияла огромная бурая дыра. Акула раскрыла пасть, между зубов сочилась белесая жижа.
- Алексей, - произнесла она шепотом. Голос был скрипучим, булькающим.
- Охуеть, - только и смог вымолвить Кириллов.
- Леша, - Акула раскрыла пасть еще шире. Кириллову показалось, она улыбается. Поток комковатой гнили между зубов, пульсируя, выплескивался наружу с мерзким хлюпаньем. Леха шагнул назад.
- Стажер, проснись, - прохрипела рыбина и, извернувшись, хлестко ударила его хвостом под дых. Диафрагма подпрыгнула в спазме, выбивая воздух из легких. Леха раскрыл рот, не в силах вдохнуть.
***
- Да проснись ты, - хрипел над ухом Иван, занеся руку для еще одного удара, когда Леха открыл глаза, шумно глотая воздух.
Сидоренко мгновенно зажал ему рот большой шершавой ладонью, палец другой руки приложил к губам.
- Тихо, - прошипел Иван в самое ухо. – Слушай, - он ткнул рукой куда-то в черноту джунглей.
Глава 8.
Северная оконечность полуострова Юкатан. 24 часа после крушения.
Кириллов сначала пытался вглядываться в черноту, но вскоре осознал бесполезность этой затеи. Он отвернулся и затаил дыхание, вслушиваясь. Долго он ничего не мог уловить кроме шелеста листьев в кронах и стрекотания цикад.
Но вот появились ритмичные глухие удары. Едва различимые, на самой границе слышимости. Точно с таким звуком некоторое время назад Сидоренко рубил пальмовые листья.