Катька будто дразнила егеря — кричала.
И показалось Ефиму, застлал черный туман голову, дело тут вовсе не в Таське, не в горторговцах, а все дело в этой вот глупой, орущей птице, которая насмехается над ним, которая не дает разговаривать. Он выдернул шест из ила, яростно захлестал им по воде, по тине, стараясь попасть в подсадную:
— Заглохнешь ты, нет?
— Не трожь! — завопил Таська. — Не трожь утку!
Громом, огнем и дымом дохнула двустволка парня. Всех троих обдало пороховой гарью, шест возле рук Ефима брызнул щепьем.
— Ты это в меня? — удивился Ефим. — Ты стрелять? — приподнял он шест над головой. — Да я всю войну прошел! Фашист меня не мог взять!.. А какой-то щенок!..
Егерь замахнулся, разогнал свой тяжелый шест в сторону парня. Таська хотел увернуться, но оступился в лодке, неловко вскинул руками, — шест попал ему в голову.
Удар получился тупой, мягкий, вовсе безобидный с виду удар. Парень тряпично осел, не показывался больше из лодки.
— Вот, мужики… дошло, — сокрушался Еремка, — драчку затеяли.
— Не трещи, дед, — хрипло выдавил егерь. — Помоги-ка своему лучше…
От смутного, нарастающего предчувствия на лбу Ефима высыпала холодная, липкая испарина, озноб пробежал по спине, игольчато, как в крепкий мороз, защипало кончики пальцев на руках.
Еремка спохватился, суетливо запихался шестиком, втолкнул свою лодку в камыши, поставил ее борт о борт с Таськиной.
— Тась, — позвал он встревоженно. — Тась… слышь меня, парень? — пал он на борта лодок. — Тась! Тасенька!.. — голос Еремки задрожал, сорвался. — Да куда он тебя, Тась?.. В висок? — тормошил дед, ощупывал парня. — Ой, да что же это?.. Да неужто?.. — Старик разогнулся, заплакал: — Зашиб ведь он его. Совсем, кажись, зашиб… окаянный!
Ноги отказали Ефиму, его тоже трясло, он выпустил шест, пополз в нос лодки, тоже тормошил, ощупывал парня:
— Так… доигрались мы вроде с тобой. Доигрались, Протасий.
На громкий, зазывной крик подсадной снижались то и дело табунки уток, но, увидев внизу лодки, людей, испуганно вскрякивали, круто взмывали и уносились, точно внезапные порывы ветра.
КРАЙНЯЯ ИЗБА
Повесть
Мы спешили, мы двигались по тайге наугад, лишь бы только, пока еще что-то видно, наткнуться, выйти на какой-нибудь ориентир: полянку, дорогу ли… Тогда мы точно определили бы по аэрофотоснимкам место своего нахождения.
Нельзя сказать, что мы заплутали, однако и не было полной уверенности, что нам удастся до темноты выйти из леса. А тяжелый сырой мрак уже отстаивался, густел у земли, поднимался к вершинам деревьев. Только там, вверху, и было еще проглядно, остро устремлялись ввысь макушки елей и пихт, хоть небо и давило непроницаемой хмарью.
Идти становилось все труднее и труднее. В каждую бочажину оступаешься, на каждую пень-колоду налетаешь. А сплетенные сучья и ветки выставляли на нашем пути такие упругие, крепкие сети, что приходилось врезаться в них боком, защищая лицо руками, и не всегда удавалось прорваться…
С час примерно назад, бросив работу, мы выбрались на квартальную просеку и направились в Волоково, затерянную, маленькую деревушку вдоль старой дороги, тоже заброшенной и зарастающей. Выйдя на грань колхозного землепользования, мы не пошли по ней, а двинули напрямик, лесом — не захотелось делать лишних два-три километра. Оттуда, где мы свернули, было до волоковских полей всего метров семьсот-восемьсот, но то ли нас леший попутал, и мы на одном месте кружили, то ли отклонились глубоко вправо и забурились в обширный таежный массив, не тронутый еще межколхозным лесхозом.
Судя по глухому, перестойному лесу, вздымавшемуся вокруг, так, скорее всего, и случилось. Мы суматошно метались, рыскали где-то вблизи Волоково, пытались найти что-нибудь приметное среди леса, что-нибудь такое, что можно разглядеть и на снимках, а уж от него взять нужное направление — оставаться на ночь в лесу нам не светило. Понадеявшись на деревню, мы не взяли с собой ни палатки, ни спальников. Ночевать же у костерка — удовольствие малоприятное. Мы ведь не туристы какие-нибудь, не любители подышать свежим, ночным воздухом. Завтра нам с раннего утра работать надо. И крепко работать. А какая уж тут работа, если всю ночь проворочался, провозился возле огня, под ненастным осенним небушком.
И вот мы упрямо ломились через лес, хотя время наше и было упущено, хоть проситься на постой в ночи не очень-то удобно.
Наконец нам все-таки повезло, мы заметили впереди какое-то посветление, какое-то разрежение деревьев, словно там туманец опал, словно там воздух молоком разбавлен. Мы кинулись туда, как мотыльки на огонь, и вскоре стояли посередь небольшой вырубки, с длинной поленницей уж напиленных и наколотых дров — вывезут на зиму.