— То и не выбрала, — не утерпела, однако, вновь появилась бабка, — я в те годы-годочки круглой сиротой осталась. Да еще два братца на мне, один одного меньше… одному — пять, другому — три годика. Так-то вот. Чуть все трое по миру не пошли. Не знаю, как и выжили… — Бабка скорбно, как на погосте, повздыхала. — Какой я токо работы в колхозе не переделала, лишь бы токо ребят поднять: и конюшила одно время, и коровенок не по одно лето пасла… и в поле, и на сенокос — это уж завсегда. — Она стояла позади нас, сложив крест-накрест руки и какими-то невидящими глазами, застланными дымкой воспоминаний, блуждала по фотографиям. — А до того, как родители живы были, я справная гуляла, парни за мной гуртом шатались. Ну, а потом, кому я нужна, с двумя-то привесками… Да и время такое накатило: банды, война гражданска… не до жениховства, не до свадеб тут. Вот впустую и прошел-пролетел мой цвет. Мужики, правда, часто и дальше на меня глаза клали, но больше уж токо женатые, да-такие, как этот ваш, — покосилась бабка на Вадима. — А когда подросли братья, ревновать ко всем, особливо к пожилым ухажерам, начали, я ведь им отец-матерь была. Здоровущие вымахали, дрались смертным боем за меня, всех женихов, и плохоньких, и хороших отвадили… В девках я, в опчем, до самой другой войны выходила.
— Долгонько, долгонько, — вставил опять с намеком Вадим.
— Ой, срамник! Ой, срамник! — заколотила бабка кулаками в широкую, невозмутимую спину парня. — Кто о чем ведь, а он о своем… — Она долго не могла собраться, заговорить снова. — Братьев, когда другая-то война нашла, сразу, конечно, на фронт послали, одного от меня прямо, из колхоза, а младший и домой не заглянул — он еще ране призван был, на действительную… Взяла война братцев. И насовсем взяла, не вернулись оба. Не ведаю дажеть, где и захоронены. Один аж в самой Германии лежит, другой поближе где-то, на нашенской земле… в могилке братской.
— Вот они небось? — нашел Вадим картонную довоенную фотографию.
На снимке, близко головами друг к другу, сидели двое наголо стриженных парней, окаменевшие, напряженные оба, ждущие, наверно, вылета птички из аппарата, обещанного фотографом. Оба в белых косоворотках, оба широконосые, широколицые, сразу видать, одной крови, не баловни судьбы, твердинка в глазах.
— А здесь вот тятенька с маменькой… с первенцем своим Лексеем, — протиснулась меж нас бабка, ткнула дрожащим скрюченным пальцем в фотографию ниже, тоже давнишнюю, истемненную и засиженную мухами.
Родители бабки, вовсе еще не старые, крепенький бородатый отец, в валенках, в рубашке навыпуск, пережатой опояской, и полная, статная мать в длинной юбке, в кофте с оборками, с гладко зачесанными и затянутыми на затылке в узел волосами, стояли перед фотографом расслабленные, мягкодушные. Сзади, обняв их за плечи, склонился над ними бравый, подтянутый молодец, в военной форме, улыбчивый, крупнозубый, тонкие усы лихо закручены, густой светлый чуб льется из-под фуражки. Сын, как и отец с матерью, размягчен, весел, чуть-чуть под хмельком, рад, видно, встрече, вырвался на побывку, должно быть.
— Братцев в последнюю растеряла, — тянулась бабка передником к глазам, — а этих троих еще раньше не стало — в гражданску… Лексей-то до революции служивый был, после же в красные командиры выбился… Он в командирах, а мы под белыми, долго ли до беды тут… Вы ступайте, ступайте куда собрались, — взялась выпроваживать нас бабка, — меня ведь не переслушаешь.
Захватив в сенцах топоры, мы вышли на улицу. Вышли притихшие, не больно-то навеселишься с бабкиных рассказов. Даже Вадим не посмел ничего ляпнуть лишнего перед уходом.
Уже на дороге Гера надел на себя рюкзак, он его носит попеременно с Вадимом. Но иногда Гера забывается и таскает ношу до самого обеда. Вадим потом похохатывает над ним, доволен.
Начальство, то есть меня, техника, от рюкзака избавляли, хоть должна была быть и моя очередь. На мне всегда полевая сумка, в ней я ношу папку со снимками, буссоль, угломер, в ней у меня все для ведения линейных абрисов: бумага, линейки, карандаши, в ней трафареты и краска для нумерации столбов — тоже набирается килограмма два-три. В деле нашем, в наших скитаниях по лесу, каждый грамм учитывать приходится, не то этот грамм так порой натрет, так наколотит спину, жизни станешь не рад.
Погода не улучшилась, небо заволокло низкими рваными облаками, они быстро, обгоняя друг дружку, неслись на запад, пробрызгивая изредка тонким дождичком. Погода для работы в лесу не так уж и плохая, не жарко и не очень-то сыро, в самый раз топором намахивать, а то летом духота, гнус изматывают.
Деревня далеко вытянулась вдоль дороги, подчиняясь ее изгибам и провалам в ложки. Все было как на снимке, только домов в Волоково вроде бы поубавилось. Аэрофотосъемку местности делали два года назад, и кто-то еще за это время успел, видно, выехать из деревни.