— Ты меня не чужайся, Петро, — снова подходит он к подпаску, — я ведь как лучше хочу. Я серьезно, с намерением… Отцом ты меня можешь не называть, конечно.
Подпасок по-прежнему молчит, нагнув голову — этот вихрастый, чернявый парнишка, крепкий, скуластый, с тревожным, озабоченным выражением на лице.
Охлопав карманы штанов, достав кисет и бумагу, мужик, как равному, предлагает:
— Присядем, Петро.
Подпасок норовисто дергает плечом: постою, мол, не тяжко.
— Можно и постоять, — соглашается мужик и начинает кропотливо сворачивать цигарку. Парнишка исподлобья наблюдает за ним, кусает в волнении губы. — Я ж твою мамку давно знаю. Живем-то одне года, хоть и разно… Я и отца твоего знавал…
— Нет у меня отца.
— Есть, — спокойно возражает мужик. — Где-нибудь сейчас начальником заправляет. Ты в него пошел, боевой, головастый. Это хорошо, радуйся. Только совесть от матери бери… Как получилось-то. Мастером он заправлял на лесоучастке. А колхозников в те года всех на заготовки бросали. Вот и заарканил он там твою мамку. И все, между прочим, как у людей было: расписались, свадьбу сыграли… Да-а. А когда прикрыли участок, он ее на родину повез, на Кубань куда-то. Ладно, все хорошо. Приезжают, а там его другая с детьми встречает. Он ее (ту, другую-то) побоку хотел, видно, а мамка твоя сгребла тебя и обратно на Урал выбралась. С тех пор и живет одна.
— Не одна, — мрачно выдавливает подпасок.
— Ну, ясное дело… с тобой, — живо поправляется мужик. — Я-то уж третий год как овдовел… А мать я твою давно знаю. Она ведь до замужества у нас, в Воробьевке, жила… с дедом и бабкой твоими. После одна осталась… Дом-то родительский она, как уехать, продала, а когда вернулась обратно, выкупить уж нельзя было да и не на что. Хорошо, в Пешкове маломальская дешевенькая избенка нашлась.
Оглядываясь, словно бы за поддержкой, на женщину, которая беспокойно ходила неподалеку, мужик осторожно напоминает:
— Как, Петро?
— Что как? — не сразу отзывается парнишка. — Я-то здесь при чем? Ты хоть с матерью говорил?
— Не без того же.
— Ну?
— Ничего не знаю, говорит. Спрашивай, говорит, у Петра… хозяина моего.
Подпасок недовольно сопит, хмурится, на лбу его собираются глубокие, не по возрасту морщины.
— Чуть что, так ремнем стращает, — ворчливо высказывает он, — а тут — «хозяина моего». Сами уж небось обо всем договорились?
— Меж нами, конечно, есть согласие, — с гордостью заявляет мужик, — без тебя, однако, тоже никак не обойтись.
Они умолкают на время, стоят, задумавшись. Крепко задумавшись. Как же, шутка ли — этакий серьезный вопрос разрешить!.. Оба рассеянно смотрят по сторонам, на солнце, на коров, на шумную птичью кутерьму в небе.
Внезапно Петро спрашивает:
— Телятник-от нам когда срубите? Уж больно вы долго возитесь с ним.
— Телятник-от? — встряхивается мужик. — К осени, думаю, управимся… — И выждав немного (не спросит ли подпасок еще чего?), сам заговаривает: — А вы, значит, вместе с матерью в работе?.. С надоями как у вас нынче? Велик ли заработок?
— Какие, сейчас надои. Жара, половина коров стельными ходит… По девяносту рублей едва сходится.
Мужик понимающе кивает, успокаивает парнишку:
— Терпимо, ничего… Мы вон в Борисовке пол перестилали в клубе, так там у мужиков и этого не сошлось.
— Надежнее было за телят взяться, — досадует слегка подпасок, — нам весной предлагали с матерью. Нет, на коров согласились… А Гришка вон Перехватов каждый месяц теперь до сотни выпасывает. И маеты меньше. Загонит телят в осинник, и бродят они у него, мослы нагуливают. За них ведь платят.
— Ясное дело… конечно. С привесу оно завсегда лучше всходит.
Петро продолжает делиться заботами:
— А мне надо к осени одежку получше справить, в восьмой как-никак пойду.
— В восьмой уж? — удивлен мужик. — Вот молодец! Вот парень!.. Как учишься-то?
— Пятерки пока одне…
— Ну дак я же говорил, что ты башковитый.
Мужик опять полез за кисетом — другую цигарку свернул. Жадно затянулся, густо и духовито зачадил махорочным сизым дымом.
— Телятник мы к осени обязательно сделаем, — еще раз обнадеживает он подпаска, — дай только верх наведем.
— А после куда? Вас чего это председатель с места на место бросает?
— Не знаешь нашего председателя? — вздыхает мужик, — Нагнул он нас… Собрал плотников со всех деревень избу в Махнутино ставить. Ладно, поставили. А чтоб по домам распустить, разговору нет. Вот и стучим топорами лето. Живем по деревням колхоза, делаем, что придется, столярной и плотницкой работы везде хватает… Хранилище подновили в Россохах, клуб в Борисовке. Теперь вот с телятником вашим связались… Да по мне что, где ни работать!.. Меня ведь никто не ждет. Я где ни приткнусь — и ладно. А мужики по женкам соскучились, по ребятишкам. Фу, леший, — спохватывается мужик — он и забыл, что перед ним всего лишь подросток, рано повзрослевший, мужиковатый, но все-таки подросток. — Ты меня слушай, дурака. Я те наскажу.