Я бросила на него взгляд.
– Ты не предложишь мне руку? – был мой вопрос.
Все стихло, пока мы смотрели друг на друга, и словно каждая свечка, каждый фрагмент мозаичного пола и каждый стежок в гобеленах затаили дыхание, наблюдая за нами. Чудовище шагнуло ко мне, повернулось и подставило руку. Я положила на нее свою и мы прошли по лестнице вниз.
Глава 4
Лето медленно и постепенно переходило в осень. Я находилась в замке Чудовища уже более полугода. И совсем не приблизилась к разгадке той волшебной тайны (упомянутой Лидией и Бесси) проклятия этого места и его хозяина; мое шестое чувство не развилось дальше. Так мне казалось. Я обнаружила, что могу читать больше книг и понимать их; если же я останавливалась и пыталась представить себе, скажем, легковой автомобиль, то от этого получала лишь головную боль, чем портила себе чтение. Но как только я погружалась в мир автора, ничто не тревожило меня и я выходила оттуда, закрывая книгу. Но, вероятно, в этом не было ничего загадочного. Я приняла Кассандру и Медею, суд Париса над тремя богинями, как причину Троянской войны[21], а также прочие неправдоподобные вещи прежде, чем узнала о паровых двигателях и телефонах; и приняла жизнь в этом замке. Правило, возможно, было тем же.
Я продолжала внимать разговорам Лидии и Бесси, скрывая, что их слышу, но ничего полезного не узнала. Иногда мне было сложно, когда я небрежно отвечала им, чего никак не могла делать. Но Лидия была так прямолинейна и доверчива, что никогда (я так думаю) не подозревала. Бесси – возможно, но она была скрытнее из них двоих и я не знала ее настолько хорошо; но она не выдавала себя ни единым словом. Вероятно, Чудовище предупредило их. Я больше не видела ни платья принцессы, ни скромного школьного монастырского одеяния, и обе горничных никогда не обсуждали тот случай; хотя, раз или два, Лидия роняла, без задней мысли, во время споров:
– Теперь-то мы знаем, какой она может быть упрямой.
Значит, я выиграла.
Время от времени я слышала, как другие вещи говорят друг с другом, особенно тарелки с подносами и бокалы на огромном обеденном столе; но они болтали на языке, который я не смогла выучить. Иногда мне была ясна фраза, если я не прислушивалась, и что-то типа «Эй, подвинься» или «Не потерплю подобного, сейчас моя очередь» проникало в мое сознание. Но по большей части я не слышала ничего, кроме эха от звона серебра и хрусталя. И это, вкупе с Лидией и Бесси, заставляло меня чувствовать себя менее одинокой; а замок не казался более необъятным или пустынным как раньше, до того, как я стала слышать все это.
– Псссст… Эй, просыпайся, – я наблюдала за тем, как на свече резко занималось пламя.
И еще я всегда знала, где находится Чудовище. Если он был на большом расстоянии от меня, то могла не обращать на это внимания. Но если поблизости, то мне словно слышался шум листвы высоких деревьев, качающихся на ветру, и подобное невозможно было оставлять без внимания. Так оно всегда и случалось.
– Чудовище, – спросила я раздраженно, примерно через неделю после моего обморока. – Тебе все время нужно так подкрадываться?
– Мне нравится наблюдать за тобой, – ответил он. – Тебя это беспокоит?
– Что ж… нет, – немного сбитая с толку, сказала я. – Полагаю, что нет.
Когда я смотрела на лес из окна своей спальни, то среди зелени видела розоватые осенние листья. И я снова носила свой плащ на дневных прогулках верхом.
Я старалась как можно реже думать о своей семье, выкинув мысли о них из головы, отрицая даже возможность вернуться к ним. Хотя мне почти удалось забыть то, что Чудовище сказало много недель назад, перед тем, как я потеряла сознание, все же я не решалась думать о будущем. А когда вспоминала семью (они часто мне снились, всегда пребывая в моих мыслях, несмотря на мои попытки не скучать по ним), я все же помнила, что покинула их. Но избегала размышлений о том, как выросли детки, смогли ли Отец и Жэр пристроить новую комнату к дому, как планировали. И ни разу не позволила себе задуматься, увижу ли я их снова. Но где-то очень глубоко внутри, куда даже мне самой при желании не было доступа, мелькала мысль о том, что я не покину Чудовище, даже если мне предложат свободу. Я все еще хотела навестить семью и отчаянно по ним тосковала, но не стала бы уезжать отсюда, если бы поездка к ним означала невозможность вернуться в замок. Но лишь малую часть этого я понимала. Осознанно я видела только то, что могу освободить себя от безнадежной боли, если перестану думать о жизни, которую вела до приезда в замок.
[21]