Мы с сестрами спали в лоджии, брат на кухне. Мать страшно скучала по нашему старому дому. Она скучала по нашему собственному сортиру. Помню, как в понедельник, назавтра после переезда, меня разбудила громкая трель электрического звонка. Я выглянула в окно. Оказалось, наши нижние соседи - владельцы скобяной мастерской. Едва в 7.30 прозвонил звонок, как толпа женщин рванула в дверь, кружа, словно пчелиный рой. Часть из них трудилась в комнатах, часть - под навесом на заднем дворе. Было их сотни две, все больше бывшие домохозяйки, необразованные, но рукастые. Целый день они что-то паяли-лудили. Завтрак приносили с собой и ели прямо во дворе. Мне из окна хорошо было видно, что питаются они, в основном, соленой рыбой и соевым творогом. Некоторым выдавали талоны на молоко, производство считалось вредным, в припое содержались какие-то яды. Порой ядовитые испарения достигали и наших комнат.
Женщины обожали сплетничать, задирать друг друга и петь арии из опер Цзян Цин, супруги Председателя Мао. Соседи почему-то считали, что большие баталии случаются в мастерской по понедельникам, четвергам и пятницам. Мелкие ссоры - по вторникам, средам и субботам. Каждая из нижних комнат была оборудована радиотрансляцией. После полудня голос читал работы Мао, статьи из газеты "Женьминь жибао" и журнала "Хунци". Когда в 15.30 мы возвращались из школы, передавали производственную гимнастику. Женщины строились на заднем дворе и десять минут выполняли упражнения. Часто мы с сестрами и братом наблюдали за ними, устроившись на подоконнике. Постепенно мы узнали их шуточные прозвища: в каждом содержался намек на парней-ухажеров - одного или даже двух. Смысл прозвищ от меня ускользал, но постепенно во мне укрепилась мысль, что родиться девчонкой - громадное несчастье. Работа в мастерской кипела в три смены. Станок не выключали ни днем, ни ночью. Отец очень страдал от шума. Не мог спать. Даже ходил вниз объясняться, но без толку. "Женщин нужно обеспечить работой, - заявил хозяин. - Таково требование революции".
Мы, дети, часто ходили смотреть, как работницы делают проволоку. Иногда они разрешали нам потереть ее наждаком, и мы радовались. Женщины говорили, что проволоку пароходами отправляют во Вьетнам. "Так что наше производство - секретное!" Правительство наградило их почетными грамотами. Самую большую повесили в рамке на стену. Там говорилось: "Честь и слава скобяной мастерской Ули!"
Я ходила в начальную школу "Великое счастье". Это примерно в шести кварталах от дома. Новые одноклассники потешались надо мной, вернее над всегдашней моей курткой в сплошных прорехах. Я надевала ее в любое время года. Она досталась мне в числе прочего от моей двоюродной сестры. Бутончик носила вещи, из которых вырастала я, только латались рукава и ворот. Потом наступал черед Жемчужины. Заплат становилось еще больше. Она старалась быть поаккуратнее, но вещи безнадежно ветшали. Жемчужина знала, что на очереди Звездолет. Ему и вовсе перепадали лохмотья. Его дразнили Блохастым. Почему-то я чувствовала себя виноватой.
Соседские дети с нами не дружили. Часто задевали нас, дразнили то Блохастыми, то Помойкой. Отец говорил, что ему не по карману купить нам новую одежду только для того, чтобы нас уважали. "Учитесь хорошо и вас зауважают, - твердил он. - Плохие дети могут отнять у вас школьные сумки, но не способности". Я воспользовалась отцовскими наставлениями и преуспела. Меня приняли в отряд детей-хунвэйбинов, а вскоре за успехи в учебе назначили командиром. Во мне проснулся вожак. Сказалась ранняя практика в семье. В те годы главным было - учиться революции. В отряде нас учили разрушать, учили боготворить. Хунвэйбины выпрыгивали из окон, дабы доказать свою приверженность Мао. Считалось, физическая смерть - ничто, легче легчайшей пушинки. Вот если отдать жизнь за народ, такая смерть даже гору перевесит.