Между тем Ваня и Максим принялись шарить по могилам и, не разбирая, складывать найденные конфеты в шелестящие кульки. Веня смотрел на них с удивлением: до самого конца он не верил, что им действительно удасться хоть что-то здесь отыскать.
–– Э-э-э, ты че все себе заграбастал? Это мои конфеты!
–– Это с какой такой радости?
–– Я их первый нашел.
–– А я первый забрал.
–– Так ты их первый забрал потому, что увидел, что я их увидел и иду за ними!
–– Но я ведь первый до них добежал.
–– Но это нечестно!
–– Это с какой такой радости?
–– Ты крыса!
–– А ты баба.
Пока друзья ссорились, Веня подошел к ним и стал рассматривать могильную плиту, рядом с которой они стояли. Анатолий Борисович Гусев, 1956-2009. С холодного камня на Веню взирал черно-белый старик со строгими лохматыми бровями, оттопыренными ушами и толстой бородавкой на щеке. Лицо Анатолия Борисовича было сосредоточенным и серьезным, будто на момент съемки он уже знал, что эта фотография будет отпечатана на его надгробии. Веня заметил, что большинство покойников выглядели точно также и точно также смотрели на мир живых холодным, металлическим взглядом. Обычно, фото для надгробия берут из паспорта усопшего, а ведь именно на паспортной фотографии чаще всего человек получается неудачно.
Конфеты Веня не собирал. Увидев, как они, подобно цветам, лежат на могилах, шурша и поблескивая нарядными обертками, он потерял к ним всякий интерес. Соседствуя со смертью, конфеты лишились для Вени своей привычной привлекательности. Ему становилось тошно от мысли, что он будет их есть, и крупинки могильного воздуха окажутся в его организме. Он бродил в лабиринте оградок и изучал эпитафии, имена и лица, высчитывая в голове возраст покойников и выдумывая детали их биографий. Веню не отпускала тревога, которую он старался никак не выказывать, чтобы не показаться трусом перед друзьями. Но эта же тревога вызывала в нем смутное и неясное удовольствие, вынуждавшее его продолжать шагать по кладбищенским тропинкам и глазеть по сторонам.
–– Глянь, там какой-то мужик идет! – похолодевшим тоном произнес Максим, невольно приняв позу готового к старту легкоатлета.
Из глубины кладбища к мальчикам приближался бритоголовый мужчина в скрипучих поношенных сланцах, черной безрукавке с выцветшим рисунком на ней и джинсовых шортах, которые когда-то были штанами. На вид ему было лет сорок. Во рту у него колыхалась длинная травинка, край которой был плотно сжат потрескавшимися губами. Он шел опустив голову и держа костлявые кисти в карманах. Размашистая и трухлявая походка мужчины показалась Вене угрожающей. Мальчики напряглись. Тихо перешептываясь, они замерли на месте в тревожном ожидании.
Мужчина с поникшей головой, поросшей миллиметровым ежиком, и угрюмым выражением на лице чуть было не прошел мимо застывших рядом детей, не заметив их. Но в последний момент, когда мальчикам уже была видна спина незнакомца, он резко повернулся к ним и, окинув их рассеянным взглядом, заговорил:
–– Здорова, юнцы. Че, конфеты трескать пришли?
–– …Ну да. – замявшись, решился подать голос Ваня.
–– Это дело хорошее. Я, помню, когда был таким же шпингалетом, как вы, тоже ходил на Красную Горку на кладбище конфеты собирать. Только я один ходил, чтобы ни с кем не делиться. Да… – глаза мужчины, поднятые к покачивавшимся кронам деревьев, заволоклись чем-то грустным. – А теперь вот, спустя почти тридцать лет, снова пришел, только уже не собирать, а, наоборот, раскладывать конфеты. Такие вот дела. Такой вот круговорот.
–– У вас кто-то умер? – бестактно выпалил Веня, сам удивляясь своей дерзости. Он был не в состоянии бороться с неожиданно охватившим его любопытством.
–– Отец. Преставился полгода назад. Батек у меня был человеком душевным, хоть и мудак. Много мне гадкого сделал. Много слов плохих и несправедливых мне сказал. Но ничего, похоронил. Ведь, кроме меня, хоронить его было больше некому. Всех распугал. Да и у меня, кроме него, никого не осталось. Хожу теперь к нему, навещаю иногда. Водочку периодически с ним распиваем. Он бы, конечно, погнал бы меня в шею, если б мог. Но он же не может, верно? Хе-хе… Хотя, вероятно, сейчас он уже не такой сердитый, каким был при жизни. Могила остепеняет. Всех.