Позже говорили, что внутренняя телефонная сеть, обслуживающая конгресс, сенат и большую часть разведывательного сообщества, вышла из строя, не выдержав нагрузки от шквала звонков. Однако этот слух так никто и не смог подтвердить.
В час восемнадцать минут пополудни тело агента ФБР по имени Джеймс Килларни было найдено на стоянке возле железнодорожной станции Юнион-стейшн. По всей видимости, он совершил самоубийство — сунул дуло пистолета в рот и вышиб себе мозги, которые заляпали салон автомобиля. Позже, в ходе рутинной процедуры идентификации, было выяснено, что отпечатки его пальцев совпадают с отпечатками на винтовке, из которой застрелили судью Торна. На его руках не нашли следов пороха, что могло бы указывать на то, что он держал пистолет тридцать восьмого калибра, который оборвал его жизнь, или винтовку, из которой убили судью. Однако было подтверждено, что Килларни убил Торна. Дело убийства Торна и самоубийства Килларни было закрыто.
Том Александер позвонил Миллеру домой.
— Атропин, — сказал он.
— Что?
— Он отравился атропином.
— Что это за дерьмо?
Получают из белладонны. Слышали о таком растении?
— Да, слышал.
— Бывают разные варианты. Смесь атропина и чего-то, что называется обидоксимом, даже дают военным, чтобы приглушить болевые ощущения.
— Скажи мне кое-что, Том, — сказал Миллер и почувствовал, что патологоанатом колеблется. — Он сильно мучился?
— То есть?
— Ему было очень больно?
— Он принял большую дозу, детектив, очень большую. Он знал, что умрет. После такого не выживают. Эта штука ускорила сердечную деятельность. Его сердце билось в восемь-десять раз быстрее обычного, а потом остановилось. Я не могу сказать, что он чувствовал, но думаю, что ему было несладко.
Миллер молчал.
— Знаете, почему он так называется? — спросил Александер.
— Что?
— Атропин. Почему он так называется.
— Нет, — ответил Миллер. — Понятия не имею.
— Назван в честь Атропы, одной из трех мойр. Это древнегреческая мифология. Атропа была мойрой, которая решала, как человеку умереть.
Миллер закрыл глаза. Он слышал биение собственного сердца.
— Увидимся, — сказал Александер. — Я решил, что вы захотите знать… насчет Роби. Поэтому позвонил.
— Спасибо, Том. Большое спасибо.
Послышались короткие гудки.
Миллер повесил трубку.
Среда, ранний вечер. Конференц-зал во втором участке. Присутствовали Ласситер и Нэнси Коэн. Миллер увиделся с Росом только за полчаса до собрания. Они перекинулись парой слов. Им и надо было перекинуться лишь парой слов. Миллер спросил, как дела у Аманды и детей. С ними все было в порядке.
— Джона Роби не существовало, — негромко сказал Ласситер.
Миллер посмотрел на Нэнси Коэн, потом на Роса.
Ласситер пожал плечами и попытался улыбнуться.
— Конечно, он существовал… он был реальной личностью… — Он замолчал и посмотрел на Нэнси Коэн.
— Это официальная позиция, — сказала Коэн. — Он прислал кое-какие документы всему чертовому правительству: конгрессменам, сенаторам, газетчикам… — Она помолчала и взглянула на Ласситера. — И в Верховный суд.
— Не продолжайте, — попросил Миллер. — Верховный суд наложил запрет на публикацию этих материалов.
Коэн не ответила.
— Конгресс проведет расследование… — начал Ласситер.
Миллер перебил его:
— Мне не нужны объяснения.
Ласситер и Коэн молчали.
— Я возьму неделю отпуска, — сказал Миллер. — Если можно.
Ласситер кивнул.
— Конечно, возьми неделю, а можешь и две.
Миллер встал.
Нэнси Коэн тоже поднялась со стула.
— Чем больше ложь…
Миллер улыбнулся.
— Тем быстрее в нее поверят.
— Так что вы будете делать? — спросила она.
— С чем? С этим делом? С Роби? — Миллер покачал головой. — Ничего. Вот что я буду делать. И не потому, что мне так хочется, а потому, что считаю, что нельзя больше губить людей из-за этого.