Его слова неприятно отдаются в голове.
– Сейчас сюда выйдет Баррон и скажет несколько слов о своем любимом покойном брате.
Баррон выходит к кафедре и принимается расписывать, как они с Филипом вместе карабкались на какую-то гору и по пути узнали много важного друг о друге. Трогательная речь. История полностью содрана с одной книжки, которую мы читали в детстве.
Все, пора стащить у кого-нибудь фляжку, выбраться отсюда и тихонько посидеть в уголке.
Я удобно устраиваюсь на ступеньках в фойе. В соседнем зале тоже с кем-то прощаются: из-за двери доносятся приглушенные голоса, не такие громкие, как голос Баррона. Откинувшись назад, я гляжу на потолок, на мерцающую хрустальную люстру.
С папой мы здесь же прощались. Помню этот запах нафталина, пышное шитье на тяжелых шторах, узор на обоях. Помню, как старательно отворачивался распорядитель, когда безутешной вдове передавали конверты с нечестно заработанными деньгами. Похоронное бюро располагается неподалеку от Карни, и мастера часто пользуются его услугами. После церемонии мы отправимся на местное кладбище, где лежат папа и бабушка Сингер. Оставим цветы на их могилах. Может, те, из соседнего зала, будут там же своего покойника хоронить. Мастера ведь гибнут что ни день.
На папины похороны приехала тетя Роза, мы ее много лет до этого не видели. Самое яркое мое воспоминание: я стоял возле гроба и на ее вопрос «Ты как?» ответил «Нормально». Автоматически, даже не понял, что она имеет в виду. А тетя поджала губы, словно расстроилась, какой я плохой сын.
И я действительно почувствовал себя плохим сыном.
Но брат из меня еще хуже.
В фойе выходит Захаров и осторожно прикрывает за собой дверь. До меня доносится голос Баррона: «Мы никогда не забудем, каких необычных зверюшек Филип делал из воздушных шариков, как замечательно он стрелял из лука».
Захаров с улыбкой приподнимает густые седые брови:
– Сколько интересного я сегодня узнал о твоем брате.
Я встаю. Может, я и не могу ничего хорошего сказать о покойном и прощения у него просить не собираюсь, но кое-что сделать все-таки могу. Самую малость. Врезать его убийце.
Захаров, наверное, увидел выражение моего лица: он примирительно поднимает руки в перчатках. Плевать. Подняв кулак, я наступаю на него.
– Мы же заключили сделку.
– Я не убивал твоего брата, – он на шаг отступает. – Я пришел сюда, чтобы выразить соболезнования твоей семье и сказать тебе, что я его не убивал.
Я не опускаю кулак. Приятно смотреть, как он пятится.
– Не надо. Я не имею отношения к убийству, остановись и подумай – это же совершенно очевидно. Ты для меня гораздо более ценен, чем месть какой-то мелкой сошке. Ты хорошо понимаешь, насколько важен твой дар, ты же умный парень.
– Правда?
Вспоминаю, как Филип сказал тогда, несколько месяцев назад: «Перерос или не перерос, идиотом ты так и остался».
– Почему твоя мать меня не обвиняет? И Баррон, и дедушка. Думаешь, они бы позволили мне прийти, если бы правда думали, что я организовал убийство Филипа?
Старик так сильно стиснул зубы, что вздулись желваки. Если ударить сейчас, когда он напряжен, будет еще больнее. Да, Захаров явно давненько не дрался.
Как же хочется врезать, прямо руку сводит. Я обрушиваю кулак на вазу, которая стоит возле входа в зал. На ковер летят осколки, водопадом льется вода вперемешку с цветами.
– Вы нисколечко не жалеете о его смерти, – я тяжело дышу, но ярость слегка отступает.
Непонятно, что и думать.
– Так и ты не жалеешь, – в голосе Захарова звенит металл. – Признайся, после его смерти тебе стало спокойнее спать по ночам.
В этот миг я ненавижу его, как никогда раньше.
– Вы прямо напрашиваетесь, чтобы я вас ударил.
– Я хочу, чтобы ты на меня работал. По-настоящему.
– Сделка отменяется.
И тут до меня доходит: после гибели Филипа я наполовину высвободился из хватки Захарова. И даже больше, чем наполовину, ведь теперь я не верю его обещаниям, а значит, и угрозы не смогу воспринимать всерьез. Если тебе говорят: «Сделай это, а иначе», и ты делаешь, а потом все равно случается «а иначе»… Какой мне резон его слушаться? Вместе с Филипом Захаров потерял и средство давления. Да, пожалуй, он действительно ни при чем. Я представляю для него ценность: редко, когда мастер трансформации практически сам приходит к главе преступного клана.
Захаров кивает на занавешенную нишу – там скорбящие родственники могут уединиться и поплакать. Неуверенными шагами я иду следом за ним. Старик усаживается на длинную скамейку, а я остаюсь стоять.
– Ты жесток по натуре и нисколько меня не боишься, – тихо начинает он. – Мне нравится в тебе и то и другое, хотя чуть больше уважения бы не помешало. Из тебя, Кассель Шарп, получился бы превосходный убийца – убийца, которому нет нужды марать руки кровью, которому не придется содрогаться при виде содеянного, который никогда слишком сильно не увлекается.