– Может, ты, Ксенексолца не устаешь? Если Кица единственная сестра у четырех братьев, то, конечно, ей не дают сделать лишнюю работу. Вот скоро выйдешь замуж, посмотрим, какая ты будешь помощница!
– Ладно, Роконоца, не обижайся на меня, ты же знаешь какие люди: из мухи слона сделают. Не поссорят они нас, правда же, Хрисана?
Хрисана сказала, что все это яйца выеденного не стоит и, что ей пора идти. Она боялась острого языка Роконоцы и хотела поскорее удалиться, пока та не вспомнила, кто эту новость ей принес. Хорошо, что хитрая Кица сумела успокоить Роконоцу, которая очень любила ее, даже недавно народившуюся дочь назвала в честь нее Кицей. Короче, в конце – концов Роконоцу удалось успокоить: Кица попросила простить, если в чем виновата. Роконоца давно поняла, что вины золовки, в общем, нет и расплылась в улыбке.
– Да, я не и не обижаюсь на тебя! Люди всегда приврут. Такая, видимо, правда жизни.
Что и говорить, дружно жили подруги. Глупые недоразумения случались редко. Помогали друг другу во всем: и советом, и делом. Особенно помогла им эта дружба в ссылке, которая неумолимо приближалась, чтобы изощренно покалечить их судьбы, и жизни тысяч их соплеменников.
Хрисана часто задумывалась, как это она все же решилась выйти замуж, ведь после гибели любимого хотела утопиться или удавиться. Она одна знала, что выбрала Исака из немалого количества желающих сделать ее своей женой, только благодаря его рыжей шевелюре: хоть так он напоминал ей Федю. К тому же, Исак Саввиди был родственником Христопуло, вернее двоюродным племянником покойной Марии, жены Кокинояни-Краснобородого. Роконоца день и ночь уговаривала ее не отказываться от такого парня. Илия дружил со своим братом с детства, а теперь, после его переезда к жене, они сошлись совсем близко.
Саввиди Исак был очень покладистым, работящим парнем. Чуть ли не на следующий день после свадьбы, он принялся за расчистку участка, на котором он планировал за год построить свой дом, потому как не приличествовало жить примаком при семье жены.
Молодые родители Христопуло, выбрали его крестить свою совсем недавно родившуюся дочь Кицу-Кириакицу.
– Ну, теперь совсем стали родственниками, – многозначительно говорил Илия, наливая вина в стакан кума на крестинах дочери. Теперь мы – не разлей вода, правда кума? – обращался он к Ксенексолце.
– К тому все шло, – кивала головой та, качая в руках крестницу, – не зря же столько лет с Роконоцей хлеб-соль делили.
Роконоца улыбалась, хлопоча за столом. Золовка ей помогала. Она была в черной косынке, знак скорби по матери. Семья тяжело переживала потерю маленькой, незаметной, мягкой, любящей жены и матери. Все соседи, включая Роконоцу любили Марию. Роконоца жалела, что не посчастливилось пожить с ней в качестве невестки. Уж, как бы она ей угождала!
Сегодня, майским вечером, в гостях, как всегда, были родные Илии. Уже добрых три часа все они, включая ее отца, Пантелея, благообразного старичка с бородкой, свекра – Кокинояни, седовласого и рыжебородого, его сыновей Кирилла и Михаила, и моложавые родители Исака – Иван да Мария, ели, пили и танцевали под кеменже греческие танцы. Янко, Иван и Пантелей засели за низким круглым столом во дворе, около небольшого цветника и азартно играли в карты-скамбил. Слышны были их карточные споры, взрывы смеха и изредка русский вперемежку с греческим мат: у кого-то шла не та карта. На дворе было тепло и уютно. Дом их был на краю села, совсем рядом журчала горная узкая речушка, за ней почти сразу поднималась гора у подножья заросшей кустами черники. А выше – густой зеленый лес во всей красе завершающегося заката. Цвел каштан и в воздухе носились дурманящие весенние запахи.
Праздновать они собирались допоздна: крестины как-никак. Около Исака лежали кеменже и смычок. Илия нет-нет-любовно погладит инструмент, подергает струны: он был большой знаток греческих песен, которые исполнялись под этот старинный понтийский инструмент. Он ждал удобного момента, когда можно будет в очередной раз попросить Исака сыграть музыку на его любимые песни. Хотелось петь, но сам он никогда не начинал – ждал, когда кто-нибудь попросит. Долго ждать не приходилось. Все любили его сильный голос и благозвучное пение. Обычно к нему присоединялась сестра Кица, но после недавней смерти матери и брата она все еще воздерживалась петь, считала это грехом.
Солнце медленно уходило за гору, сразу спустились сумерки. Семья Христопуло все сидела, не желая расходиться. Наконец, крякнув, уже отрезвевший от вина, которое он выпил сегодня немыслимое количество, Красный Паника встал:
– Ну, что ж, как бы у тебя, Пантелей Фанайлиди, не было хорошо, – сказал он, шутливо, но веско, обращаясь к хозяину дома, – да пора и честь знать!