По лицу текли слезы, хотелось криком кричать и выть, но Роконоца не позволяла себе даже всхлипывать, не хотела, чтоб дети видели ее такой.
Вернулся Федя, принес в мешке пол туши свиньи.
– Дядь Миша зарезал свинью, велел жарить мясо, готовить так, чтоб надолго хватило в дорогу. Роконоца все бросила на детей, а сама принялась за жарку мяса.
Кики раскладывала его в глиняные кувшины и кастрюли. Сверху крышки накрывала разрезанной со стола клеенкой и перевязывала тряпочными веревками.
– Через двадцать четыре часа, как и накануне, постучали в дверь. Семья Роконоцы, сбившаяся с ног за сутки беготни и безостановочной работы, сидела на узлах, в безропотном ожидании своей участи.
Кирилла Сарваниди, жителя Кукерду не было в числе тех, кого выгнали из дома, погрузили на грузовик и отправили с семьей, в переполненном грузовике, с такими же несчастными неизвестно куда. Слышал он далекий лай множества собак, но здоровый сон после рабочего дня так крепок, что он не поднялся, не поинтересовался, что происходит. Да и на отшибе он живет, не очень – то поймешь, что к чему. Беременная на восьмом месяце жена, Пиника, ткнула его локтем, но он перевернулся на другой бок, велел ей не обращать внимания и спать. Утром, часов в одиннадцать, к ним пришел Сергей Степанов, подросток, внук русского пасечника. Он побывал в поселке по поручению деда, но никак не мог найти нужного ему человека.
– Такое впечатление, что поселок опустел, людей не видно, – удрученно сообщил он, отмахиваясь веткой от назойливых пчел.
Кирилла ветром сдуло со двора. Старики Георгеади, совсем старенькие жили недалеко от Сарваниди. Увидев скоро шагающего соседа, они сами вышли ему навстречу, озабоченно оглядываясь, позвали в дом.
Точно, как все происходило, старики не знали. Сами проснулись от лая своей собаки в час ночи. Услышали громкий стук в дверь дома Зеркиданиди Алексея. Лампу не стали зажигать, выглянули в окно. Стояли трое мужчин в военном, с оружием, требовали открыть дверь. Через примерно часа полтора вышла вся семья с чемоданами, мешками, узлами. Под конвоем их повели по дороге, по-видимому, к сельсовету. Старики были так напуганы, что все их повествование сопровождалось заиканием и поминутным выглядыванием за окно: не пришли ли за ними.
Кирилл вышел в поселок. Мычали коровы, кудахтали куры, блеяли козы, визжали поросята. Было страшно шумно, такое громкое смешание звуков животных ему не приходилось слышать никогда. Ясно: скот с утра не кормлен, коров и коз не доили и не выпустили на пастбище. Почему не кормлены? Неужели ни одного человека в доме не нашлось заняться скотиной? Кирилл шел, прячась за деревьями и плетнями заборов. Зашел к куму Севастиди Ивану. Дом пустой. Никого. В сарае натужно и безостановочно громко мычит не доенная корова. Кирилл выпустил всю живность. В Кукерду было тридцать три дома разбросанных от пятого до одиннадцатого километра от Красной Поляны. Вот новая, недостроенная школа: осталось достроить второй этаж. Только вчера она была полна голосами детей. Еще не веря, что поселок пуст, он пробрался к сестре Маруле. Никого. Потом к куму Василию. Никого. Он знал, что многих греков последнее время арестовывают, как врагов народа, но, чтобы столько забрать за ночь! Он почувствовал, как в одну минуту потерял сознание, кровь схлынула, ноги подкосились, и он упал на колени. Пришел в себя лежащим на траве около коровьего кизяка – лепешки, над которой озабоченно гудели зеленые мухи. Посмотрел на бледное голубое небо. Солнце светило тускло и безразлично. Низко чиркали птицы – к дождю. Кирилл тупо смотрел на всю эту, когда – то любимую, теперь вмиг опостылевшую природу. Где все? Что делать? Как быть? Встав на колени, он взмолился к Богу. Просил его помочь родным и близким, всем грекам. Просил вразумить, что делать ему, куда ехать, или прятаться с беременной женой.
Долго он молился. Наконец, он как бы пришел в себя. Ноги его повели к сельсовету. Не было там их председателя Афуксениди Леонида, был русский военный из НКВДэшников и какая-то женщина, как оказалось – секретарь. Спросили фамилию, посмотрели свои бумаги. Не нашли его фамилии.