Дальше всех жил Слон-Алик Аслонян, смешной толстяк, с торчащим вихром на затылке, который он поминутно дергал, как будто хотел оторвать непокорный клок волос. Эльпида жила под боком, Мария-Ксенексолца – дальше, через две улицы, на Шахматной. Ее семья переехала в Осакаровку, когда ее младший брат пошел в школу. Сама Мария, как и Ирини в школу не ходила.
Чеченцу же, Мураду, надо было пройти мостик через овраг, чтоб встретиться с друзьями. Мурад уважал Ирини так, что, если кто выведет из равновесия во время игр, где было место и ссорам, и потасовкам, то только Ирини могла, одним словом, успокоить его. Она по имени его не называла: Чечен и все. Но это прозвище с ее уст звучало для него мягко и приятно. Только ей он разрешал называть себя Чеченом. Уже постарше, лет в шестнадцать, он сам говорил, что, если б не разная вера, то он женился бы только на ней. На что Иван ревниво реагировал примерно так:
– Правильно, брат, на чужой каравай рот не разевай. Мне вот русская национальность мешает, а тебе в придачу еще и мусульманская вера. Так что – забудь.
На что Мурад обидчиво и зло усмехался:
– Если б я был на твоем месте, я б на национальность не посмотрел. Уговорил бы или украл.
– Вот-вот – красть вы умеете. Уговорил бы… Вот и уговори, хоть и другой веры. Вон Благоев, ваш чечен, женился же на нашей русской и дочь у них есть. И ничего, живут… Что ты за веру уцепился? В нашей стране все атеисты. И Бога нет вообще.
– Бога нет, а Аллах есть, – убежденно парировал Мурад, ожесточенно сбивая прутом головки лютиков в придорожных бурьянах. Они вдвоем шли назад с рыбалки, почти ничего не наловив. Настроение было не очень.
– Да, ладно тебе, Мурад, – сказал Иван, пройдя с другом в молчании минут пять, – далась нам эта Ирини, что других девчонок больше нет, что ли? Да и рано нам. А она так вообще о нас и думать не думает. Нужны мы ей…
– Как не нужны? – тревожно спросил Мурад. – Мы ей нужны, она относится к нам, как к братьям. – Он помолчал и добавил, глядя в сторону:
– Без нее плохо.
И так много в его ломком голосе было боли, что Иван больше не трогал его. Ребята замолчали и остальной путь почти не разговаривали, занятые своими мыслями.
Мурад думал о том, что его двоюродный брат Руслан, недавно женился на красавице гречанке Лиде. Хоть родители ее были и против, но ничего: пережили же. Потому, что Лида сама полюбила Руслана. Мурад вздохнул: не такая Ирини, она не полюбит его, только из-за того, что он не православный. Он снова вздохнул, взглянул на сосредоточенное лицо друга, отвернулся и снова углубился в свои невеселые мысли.
Мурад уехал в город Грозный осенью. Забрал его, все-таки, дядя – офицер. Иван вместе с ребятами провожал его со смешанным чувством: с одной стороны, он терял хорошего, боевого друга, с другой стороны уезжал соперник, которого, хотел он или не хотел, но ревновал к Ирини.
В сорок седьмом году вдруг вернулся из тюрьмы слегка поседевший и сильно постаревший Илья Христопуло. Был воскресный весенний день, дул свежий приятный ветерок, неся со степи запахи весенних трав и цветов, как раз пора красных маков.
Сегодня утром Роконоца с Ирини ходили в поле искать душистую травку для чая. Прошли чуть за косогор, а там сплошное красное, маковое поле. Красота! Ирини нарвала большущий букет. Донесла половину, хрупкие стебли надломились, часть маков основательно завяли. Поставила в ведро. Роконоца загнала телка и зашла в дом, принялась стряпать. Несколько раз из рук выпадал нож. Последний раз она удивленно посмотрела на него, повертела в руках.
– К чему бы это? – подумала она вслух. Выглянула из сенцев на улицу. Только она снова взялась за нож нарезать хлеб к столу, как кто-то вошел в дверь. Дети не узнали отца. Только Роконоца слабо вскрикнула и осела на кровать, схватившись за сердце. Да, Илью было не узнать: почернел еще больше, выглядел просто изнуренным до последней степени. Только глаза были те же, но и они горячечно блестели, выказывая, что он болен.
По лицу его текли слезы, когда все по очереди подходили обнять его. Девчонки бросились накрывать стол. Сыновья обступили отца, тяжело опустившегося на стул. Положил сначала разбитые руки на потертую и в некоторых местах в дырках клеенку на столе, потом, как бы устыдившись своих рук, убрал на колени и во все время разговора, не знал куда их деть: то вскидывал на стол, то прятал на коленях под столом.
Ни у кого кусок не шел в горло, как, собственно, и у самого главы семьи. Ел он вяло, долго прожевывая немногими оставшимися зубами.
– Как же ты нашел нас? – наконец спросила, утирая беззвучные слезы Роконоца, – я всегда боялась, что вернешься и не найдешь нас.