Снюхался нежданно-негаданно даже для самого себя с бандой дорожных грабителей; устраивались возле удобных перевалов, подстерегали купцов, заставляли их поделиться с ними своим добром, а если те пробовали оказывать сопротивление, отнимали товар и деньги вместе с душами… Но это продолжалось недолго, всего несколько лет гулял как вольный ветер в альпийских отрогах Рудо Фортюга, а потом пришлось убегать, прятаться, брать чужое имя.
Перекати-полем катился он по Европе, пока не попал в многолюдный, большой город Мюнхен, понравились ему знаменитые пивнушки, пристал к компании веселых и крикливых людей да и наслушался от них такого, что очень и очень пришлось ему по душе. Вот тогда и назвался благородно: фон Тюге. Черт побери, не кто-нибудь, а сам Рудольф фон Тюге, осколок старинного знатного рода, правда, в силу различных обстоятельств обедневшего, обиженного, обездоленного. Зато полон жажды вернуть утерянное… Один из пивнушечных крикунов, с усиками-щеточкой под носом и прилизанной набок челкой, которого все называли «наш Адольф», говорил вещи, желанные сердцу таких, как Рудо, и к нему тянулись, его встречали бурными овациями, в бешенстве громили посуду, лупили знакомых и незнакомых кулаками в спину, и никто за это не сердился, неистовствовали, пока Адольф не выбрасывал вперед и немного вверх толстую руку с короткими пальцами и, блеснув из-под насупленных бровей, обжигал толпу лихорадочно-острым взглядом.
— Мы — партия национал-социалистов, и весь мир будет наш. Мы — соль немецкого народа, к его ногам падут другие народы. Мы — сыновья великой Германии, и нам покорится весь мир.
Каждое слово было понятным, близким этому бродяге с большой дороги. «Мир должен быть нашим». Вся Франция и вся Европа. Вся Россия со своими необъятными просторами.
И вот Рудольф фон Тюге, законный обладатель благородного имени, пока что единственного своего богатства, в страшной и притягательной России. Ему повезло. Лентяй, не любивший ни физического, ни умственного труда, он в свое время не воспользовался случаем, не проник в близкое окружение Адольфа, того самого оратора из мюнхенских пивнушек, а он, к удивлению Рудо, стал великим и ясновидящим фюрером всего немецкого народа. Зато попался он на глаза кому надо, снюхался с одним из помощников Гитлера, с самим Кальтенбруннером, и именно это после событий 1933 года определило дальнейшую судьбу и место в обществе облагородившегося потомка фрейбургского мещанина-бауэра Фортюги.
Во время фашистского путча Рудольф превзошел самого себя. Опыт и практика на альпийских перевалах пригодились ему самым лучшим образом. Он не спал ночами, был неутомим и изобретателен при вылавливании коммунистов, евреев, всяческих нелояльных личностей, водил их поодиночке и толпами, как овец, многих не доводил до места назначения, только сообщал о количестве тех, кто был убит «при попытке к бегству».
Его умение, старательность и ловкость заметили и оценили, он оказался в фаворе, и должности посыпались на него, как из рога изобилия. Только что оборудовал один концлагерь, утвердил в нем идеальный порядок, а уж приказывали перебираться в другое место и начинать все заново. Оставлял после себя комендантом лагеря кого-нибудь из «желторотых» — так он называл всех ниже чином, — а сам спешил создать новый ад. О, он любил в концлагерях идеальный порядок. Чтобы узники ходили по струнке, каждый должен был пройти через голод, холод и беспрерывные издевательства, превратиться в мумию и уж только тогда удостоиться последнего чистилища — крематория.
Концлагеря старательно, с любовью устроил фон Тюге и в Германии, и во Франции, и у чехов, и у поляков, а теперь прибыл сюда, на загадочный Восток. Здесь, как нигде, надо было установить новый порядок.
Фон Тюге и его молодчики немного опоздали, им следовало прибыть сюда еще вчера одновременно с войсковыми частями, но история простит штурмбаннфюреру — он не загулял, нет, по дороге нашлась для него работа и в Лемберге[1], и в Виннице, и в Житомире, и еще во многих-многих городах и поселках со странными, труднопроизносимыми названиями.
Теперь — Калиноф… Калиноу… Черт знает что…
О его прибытии ортскоменданту Цвиблю доложили уже тогда, когда тот заканчивал «миттагэссен» в компании со своей Гретхен и ефрейтором Кальтом. Ждали традиционный кофе и ломали головы над тем, куда мог деваться рядовой Рандольф, и именно в это время через порог перешагнул бронзоволицый атлет в форме, перед которой трепетали и ефрейторы, и коменданты всего фатерланда. После традиционного «хайль» гость басовито прогудел: