Влажный ветер в такую промозглую погоду отнюдь не добавляет приятных ощущений, забираясь под пальто и куртки словно противными щупальцами. Лежащий повсюду посеревший снег выглядит жалко и вызывает только лишь отвращение; смотреть на него нет никакого желания. От былой роскошной красоты и пышности не осталось и следа.
Едва Ньют выходит за порог дома, он тут же сильно об этом жалеет. Появляется почти непреодолимое желание бросить сумку прямо здесь, на пороге, забить на подработку и вернуться в теплую кровать, всегда терпеливо ожидающую своего хозяина и готовую в любое время принять его к себе, заключить в мягкие объятия.
Помотав головой, словно действительно надеясь таким способом избавиться от навязчивых мыслей о любимом пледе и кружке горячего чая, Ньют поправляет на плече сумку и закрывает дверь, оставляя все свои соблазны позади.
Он с отвращением оглядывает лежащий тяжелыми серыми кучами грязный снег и почему-то думает, что не задавшийся еще с самого утра день определенно точно пройдет как минимум не очень хорошо. Предчувствие чего-то плохого, однако, не сильно пугает.
По мере того, как Ньют спускается по ступенькам, с каждым шагом отдаляясь от дома, желание вновь оказаться в постели не отступает, решив, видимо, прочно засесть в голове ровно до того момента, пока оно не будет исполнено. Но возвращаться нельзя, поэтому Ньют упрямо бредет к калитке, сунув руки в карманы и низко опустив голову. Волосы спускаются по плечам и по обеим сторонам лица, закрывают парню обзор чуть менее, чем полностью, будто отгородив его от всего кажущегося таким враждебным мира. Впрочем, смотреть особо не на что — разве что только мелькающие перед глазами черные носки бережно вычищенных ботинок.
Подняв наконец-то голову, Ньют чуть ли не спотыкается о собственную ногу и останавливается как вкопанный прямо перед невысоким заборчиком, широко распахнутыми глазами глядя прямо перед собой. Настроение, которое, как казалось раньше, не могло упасть ниже, теперь стремительно уходит в минус, а желание бросить все и вернуться домой, заперев все двери и закрыв окна, вспыхивает с новой силой. Где-то на задворках сознания что-то скромно пищит про то самое нехорошее предчувствие, но почти тут же испуганно умолкает.
Томас ждет его. Дрожа от холода и временами переступая с ноги на ногу, пританцовывая и пытаясь сохранить остатки тепла, он смотрит куда-то в сторону, и взгляд его до того отстраненный и невыразительный, что, кажется, парень пребывает где-то не здесь. То и дело поднося к губам сложенные лодочкой ладони, Томас пытается согреть их теплым дыханием, но, видимо, это не сильно помогает, и он вновь прячет их в карманах потертой куртки. Со взъерошенными волосами Томас напоминает нахохлившегося продрогшего воробья, и совершенно неясно, о чем он думает в этот момент. И уж тем более, о чем он думал, когда решил заявиться сюда.
Будто внезапно очнувшись, Томас поворачивает голову к пялящемуся на него Ньюту. Тот, практически приросший к земле, стоит не двигаясь с места и, пожалуй, даже не мигая, ничего не говоря, и лихорадочно перебирает варианты, как именно ему следует поступить. Сделать вид, будто не он только что бог знает сколько времени сверлил старого друга взглядом, будто не заметил парня, и пройти мимо, словно никого и нет, хоть и весьма заманчивое решение, но выглядит это до того глупо и по-детски, что даже смешно. Но как на зло, ничего другого придумать не удается.
Парней разделяет только низенький светлый забор, и Ньют, которого из ступора начинает выводить злость, прячется за ним, как за настоящей непреодолимой стеной, мечтая, чтобы этот заборчик действительно вдруг превратился в высоченные ворота.
— Привет, — наконец Томас нарушает тишину и улыбается, несмело и как-то натянуто. Впрочем, это мало похоже на улыбку, но парень хоть попытался; Ньют же отвечать на нее не собирается, да и вряд ли вообще смог бы при всем желании.
Он молча и с полностью непроницаемым лицом выходит за калитку, нарочито медленно закрывает ее и, облокотившись на забор, направляет глаза в землю прямо около ног Томаса. Тот терпеливо ожидает ответа, заметно напрягшись и, кажется, даже не дыша.
Ньют молчит. То ли потому, что ему нечего говорить, то ли наоборот — потому что он может сказать — надо сказать! — слишком много, но слова в любом случае не идут. Ньют чувствует, что его молчание сильно тяготит Томаса, но положительно ничего не может с собой поделать, словно бы вдруг резко онемел. И еще он чувствует, что превращается в ледяную безэмоциональную куклу, но уж это точно его не заботит. Свыкся.
— Зачем ты пришел? — вздыхает Ньют, так и не придумав ничего умнее. Хотя он не до конца уверен, что хочет слышать ответ. Но сказать определенно надо было хоть что-то.
Ньют поднимает голову. В глазах Томаса на секунду мелькает паника, но почти сразу в них появляется то же бесконечно грустное выражение, какое было до этого.
— Я… прости меня, — выдыхает он, стушевавшись вконец и отводя взгляд. Схожесть с воробьем сменяется схожестью с нашкодившим щенком, брошенным на улице, совершенно одиноким.
— Прости? — невесело усмехается Ньют и через мгновение вскакивает с места, подлетая к Томасу и хватая его за воротник. — Прости?! Ты знаешь, сколько времени прошло? А ты знаешь, что произошло за это время? Твои извинения — последнее, что мне сейчас нужно.
— Я понимаю, — шепчет Томас, будто голос его не слушается.
Ньют устало вздыхает. Злиться нет сил. Как и смысла. Он и сам не знает, до конца ли переболел и пережил свою первую влюбленность, но судя по невероятной опустошенности внутри, словно выжгли все внутренности, так и есть. Пусть он теперь почти ничего не чувствует и ничем не интересуется, но ему хотя бы спокойно и на любые трудности теперь плевать, они ни капельки не пугают. А позже все равно все снова вернется и будет как прежде.
— Поцелуй меня, — тихо просит Томас, поднимая свои большие карие глаза и почти жалобно глядя на Ньюта, который, совсем не ожидая такого поворота, немного опешил, но впрочем тут же взял себя в руки. Лицо по-прежнему остается нечитаемым.
— Ты же знаешь, что все в прошлом? — на всякий случай спрашивает он, получая в ответ лишь кивок. Томас прекрасно это знает и ни на что не надеется.
Ньют не уверен, соврал бы или сказал бы правду, если б стал утверждать, что ему совсем не хочется поцеловать Томаса. Отказываться, однако, тоже желания не возникает.
Переместив ладони с воротника куртки парня к его щекам, Ньют приподнимает голову Томаса чуть выше и склоняется к нему, касаясь своими губами его и ловя судорожный вздох. Как-то уж очень нерешительно, что на Томаса ни разу не похоже, он отвечает на мягкий поцелуй и складывает руки у Ньюта на пояснице, чуть прижимая того к себе.
Ньют ощущает волнение Томаса, хотя сам почти так же спокоен и отстранен. Он ощущает тепло, исходящее от Томаса, но сам будто заледенел изнутри. Он откуда-то знает, что сердце Томаса сейчас начинает биться так быстро, словно тот бежит кросс, но его собственное стучит размеренно и лениво, будто обитое тяжелым слоем железа. Кажется, былого эффекта от поцелуя с Томасом уже и быть не может. Хотя на секунду Ньюту и мерещится, что внутри этого железного панциря на его сердце затеплился маленький огонек, подогревающий образовавшийся лед. Да, наверное, просто кажется.