Сворбрек почтительно посмотрел на него.
– Вы знакомы с великой герцогиней?
– Весьма близко. Думаю, не будет преувеличением сказать, что я был её близким другом и наставником. Я спас ей жизнь при осаде Муриса, а она – мне! Я просто обязан как-нибудь на привале поведать вам историю её восхождения к власти, это дело чести. Есть весьма немного достойных людей, за которых или против которых я не сражался в то или иное время. Сержант Балагур?
Сержант без шеи повернул к нему лицо, которое, словно каменная плита, ничего не выражало.
– Что ты понял за время, проведённое со мной?
– Я предпочитаю тюрьму. – И он снова принялся катать свои кости – этим он мог заниматься часами напролёт.
– Каков шутник! – Коска погрозил костлявым пальцем, хотя в словах сержанта не было и намёка на шутку. За пять лет Темпл ни разу не слышал, чтобы сержант Балагур пошутил. – Сворбрек, вы увидите, что Отряд живёт добродушными шутками.
Не говоря уже о медленно кипящей вражде, изнурительной лени, жестокости, болезнях, мародёрстве, изменах, пьянстве и распутстве, от которого покраснел бы и дьявол.
– Эти пять лет, – сказал Темпл, – я смеялся без умолку.
Было время, когда истории Старика он находил весёлыми, очаровательными, вдохновляющими. Волшебным проблеском того, как можно жить без страха. Теперь же его от них тошнило. То ли Темпл узнал правду, то ли Коска забыл её, сложно сказать. Возможно, и того и другого понемногу.
– Да, вот это карьера. Как много поводов для гордости! Как много триумфов! Но и поражений. Каждый великий человек их испытывает. Сожаления – это издержки нашего дела, как всегда говорил Сазин. Люди часто обвиняют меня в непостоянстве, но я чувствую, что всегда, на каждом конкретном перекрёстке выбирал одно и то же. Ровно то, что мне нравилось.
Пока переменчивое внимание пожилого наёмника блуждало по его воображаемому прошлому, Темпл начал потихоньку отступать за сломанную колонну.
– У меня было счастливое детство, но бурная молодость, полная безобразных событий, и в семнадцать лет я оставил родину в поисках удачи, с одним лишь разумом, отвагой и верным клинком…
Звуки бахвальства милосердно стихали по мере того, как Темпл ретировался вниз по холму, выходя из тени древних руин на солнце. Что бы Коска ни говорил, добродушных шуток здесь было немного.
Темпл повидал нищету. Пережил многое. Но редко ему случалось видеть настолько жалких людей, как последняя порция пленников Отряда: дюжина закованных в цепи страшных повстанцев из Старикланда – голые, окровавленные, грязные, привязанные к вбитым в землю кольям. Сложно было представить в них угрозу величайшей державе Земного Круга. Сложно было представить их людьми. Только татуировки на предплечьях демонстрировали некие остатки тщетного вызова.
"Нахуй Союз. Нахуй короля" гласила ближайшая строчка рельефного шрифта от предплечья к запястью. Мнение, которое Темплу нравилось всё больше. У него нарастало подлое чувство, что он оказался не на той стороне. Опять. Но, делая выбор, бывает сложно угадать. Возможно, как однажды сказал ему Кадия, ты не на той стороне, как только сделал выбор. Но, как заметил Темпл, худшее доставалось застрявшим посередине. И ему надоело получать худшее.
Суфин с пустой флягой в одной руке стоял возле пленников.
– Чем занят? – спросил Темпл.
– Тратит воду, – почёсывая светлую бороду сказал Берми, который грелся на солнышке неподалеку.
– Как раз наоборот, – сказал Суфин, – я пытаюсь направить милость Божию на наших пленников.
У одного была ужасная необработанная рана в боку. Его глаза метались, губы беззвучно шептали бессмысленные приказы или бессмысленные молитвы. Если от раны пахнет, значит, надежды мало. Но прочие пленники выглядели не лучше.
– Если Бог есть, то он скользкий плут, и никогда не стоит доверять ему что-то важное, – пробормотал Темпл. – Милостью было бы убить их.
Берми согласился:
– Я говорил то же.
– Но это потребует мужества, – Суфин поднял ножны, рукоятью вперёд, предлагая взять свой меч. – Темпл, есть у тебя мужество?
Темпл фыркнул.
Суфин опустил оружие.
– Как и у меня. Поэтому даю им воду, и даже этого не хватает. Что там на вершине холма?
– Мы ждём нанимателей. Старик кормит своё тщеславие.
– Этот голод хрен утолишь, – сказал Берми, срывая и отбрасывая маргаритки.
– Всё сильнее с каждым днём. Соперничает с чувством вины Суфина.
– Это не вина, – сказал Суфин, хмуро глядя на пленников. – Это праведность. Разве священники тебя этому не учили?
– Ничто так не излечивает от праведности, как религиозное образование, – проворчал Темпл. Он вспоминал хаддиша Кадию – как тот в чистой белой комнате вёл уроки, и молодого себя – как высмеивал их. Уроки о милосердии, милости, самоотверженности. О том, что совесть – это частица Бога, которую Он вкладывает в каждого человека. Осколок божественного. Осколок, который Темпл долгие годы пытался отыскать. Он поймал взгляд кого-то из повстанцев. Женщины со спутанными на лице волосами. Она потянулась, насколько позволяли цепи. За водой или за мечом, он не понял. "Хватай свое будущее!", гласили слова, вытатуированные на её коже. Он вытащил свою флягу и нахмурился, взвесив её в руке.