Затем в сообществе относительно привилегированных спецслужбистов стала обсуждаться тема «Филипп — крысятник». Наиболее активно эту тему обсуждал бывший начальник Третьего главного управления КГБ СССР контр-адмирал Жардецкий. Он утверждал, что Бобков повел себя преступно и неэтично по отношению к нему, Жардецкому, и его подчиненному Шабтаю Калмановичу. Сам Калманович никогда не отрицал своей причастности к советским спецслужбам. Ибо в связи с этой причастностью он отбывал срок в израильской тюрьме. Жардецкий же добавлял к этому общеизвестному обстоятельству еще несколько значительно менее известных…
Первоначально Калманович находился в прямом подчинении у Жардецкого. То есть, говоря на спецслужбистском языке, «работал по третьей линии».
В связи с готовившейся приватизацией Калманович сосредотачивал на зарубежных счетах средства, позволявшие «третьей линии» стать полноценным субъектом в игре под названием «приватизация». Совершенно очевидно, что полноценным субъектом, участвовавшим в подобной заранее(!) спланированной приватизационной игре, не могла быть вся «третья линия», то есть все сотрудники и агенты Третьего главного управления КГБ СССР. Таким субъектом могла стать только элита Третьего главного управления, объединенная какими-то идеями и какими-то взаимными обязательствами. То есть буквально то, что я назвал К-17/3.
Узнав о том, что Калманович, во-первых, занят далекоидущей аккумуляцией финансовых средств на зарубежных счетах, и, во-вторых, очень успешно осуществляет это задание, Бобков сдал Калмановича западным спецслужбам и, прежде всего, спецслужбам Израиля. Калманович хотел спастись от ареста, укрывшись в СССР. Но Бобков этому помешал.
Посадив Калмановича, Бобков затормозил накопление средств на счетах в зарубежных банках. То есть не позволил К-17/3 стать полноценным субъектом в готовившейся приватизационной игре.
Вскоре Бобков через свои связи в Израиле начал секретные переговоры, предлагая Калмановичу свободу в обмен на переход с «третьей линии» на «пятую». Калманович согласился. Бобков организовал кампанию за освобождение Калмановича. Калманович вышел из тюрьмы и, обладая эксклюзивной информацией, передал финансовые средства, находившиеся на иностранных счетах и принадлежавшие К-17/3, своим спасителям, то есть К-17/5. Свои недостойные действия Бобков интерпретировал как нечто абсолютно благопристойное. «Мол, «трешка» спалила своего агента, не могла его защитить. А я агента спас. И, естественно, имел за это причитающуюся мне компенсацию».
Разумеется, все эти шуры-муры носили элитно-подковерный характер и никак не вписывались в спецслужбистские инструктивные нормы. Но такое уже было время — время неформалов, власти К-17 и его неписанных правил.
Согласно версии Жардецкого, Бобков и нашего агента сдал иностранцам, и помешал партнеру по К-17 накапливать средства, необходимые для намеченной К-17 приватизационной игры, и попросту украл эти средства, обесточив партнера в самый важный момент — когда каждый номинальный доллар, находившейся на зарубежных счетах реально стоил в сто, а то и в тысячу раз больше. Как говорил впоследствии один олигарх, «тогда (то есть в пике приватизации за гроши) за тридцать миллионов долларов можно было купить пол-России».
Разумеется, такая деятельность Бобкова была несообразна любым неформально элитным нормам: масонским, мафиозным, кланово-спецслужбистским и так далее.
Разборка была неминуема. Самое разумное было провести ее на третейском суде К-17. Но участники К-17 жили не по нормам средневековых тамплиеров, сицилийской мафии и т. п. Они жили по принципу, согласно которому предъявы бывают обоснованными и необоснованными. Если требующий суда пострадавший (в данном случае — К-17/3) может сделать своему противнику «больно», то он выдвигает обоснованную «предъяву». И она будет рассмотрена в суде. Если же пострадавший просто ноет и жалуется, то его предъява необоснованна. А сам он — никакой не пострадавший, а выбывший из игры «коллективный пенсионер».