И умолк. У меня отнялись ноги. Слово «будущего» он произнес с каким-то зловещим ударением. Куратор стоял сзади, помочь было некому. Вопрос — не вопрос? Как отвечать? Отвечу — нарушу инструкцию.
— Присаживайтесь, товарищ… — мягко предложил голос Хозяина. И назвал мою фамилию.
Ну вот, — оборвалось в груди. — Теперь точно ГУЛАГ.
Указав трубкой на стул, предложил моим начальникам:
— Вы тоже, товарищи военные. С вами будем вести разговор позднее.
Я сел на край стула. Отчаянно хотелось пить. Фамилия! — крутилось в голове. — Он знает мою фамилию!
Из истории я помнил, что Сталин говорил с акцентом. Вместо слова «Вы», у него получалось тягучее «Ви-и». Остальной выговор я пропустил. Позывы в сортир предательски отзывались в животе. Задался первый вопрос:
— Нам уже известно, каким образом вы прибыли сюда.
Чисто на автомате я уловил, что «вы» было произнесено как «ви-и».
— В технические детали нас с товарищами Политбюро познакомит ваш куратор. Я прав? — повернул он голову к Илье Федоровичу.
— Так точно! — выпрямился тот по стойке смирно.
— Садитесь. А вы, товарищ Командующий фронтом? Вы, как военный, закончивший офицерскую академию, вы… верите в историю перемещений во времени?
Дальше все шло без моего участия. Признаться, силы покинули мой скудный разум. Задавался вопрос. Я отвечал механически, на уровне запрограммированного автомата. Что спрашивал, что узнавал, какие уточнения? — все без меня. Вероятно, я был в прострации. Что-то о барокамере, что-то о коллапсе временного портала. Нес околесицу. Помнил только, как на вопрос о конце войны четко ответил: май сорок пятого.
Что происходило в кабинете — вспомню на смертном одре. В тот миг я был раздавлен. Клоп на подушке. Сталин дымил трубкой, обходил мягкими шагами мой торс, заглядывал в глаза. Вопрос сыпался за вопросом. В мозгу отложилось:
«Чем закончится Курская битва? Каковы ваши намерения оснастить наши армии новым оружием? Как живет Советский Союз в вашем веке? Как умрет Гитлер? Кто из союзников первым войдет в Берлин? Каков ход эволюции нашей страны? Будут ли потомки чтить заветы Ильича? Когда СССР выйдет на первое место в мире?»… И так далее.
Вопросы чередовались без всякой логики. Не было очередности, не было общей темы. Они перескакивали друг с друга, словно задававший имел цель навести в моем чердаке беспорядок. Начинал спрашивать о строении коммунизма после войны, и тут же, не меняя интонации, перескакивал на членов правительства: кто будет править страной в моем времени. Будто имя ему что-то скажет. Фигурально выражаясь, правитель в тот момент еще и не родился.
Мне приходилось машинально отвечать. На автомате. Как робот. Говорил не я — говорил язык. Мыслил не я — мыслило подсознание. Казалось, вместо меня отвечал кто-то другой. Несомненно, это был я… однако не я.
Потом интересовались другие. Молотов спрашивал состав будущего правительства. Каганович замолвил словечко про железные дороги: какие поезда, какова посещаемость пассажиров? Много ли покрывают территории?
Пришлось в двух словах рассказать о БАМе.
— Еще в семидесятых годах прокладывали рельсы до Амура, — слышал я со стороны свой голос.
Доклад перешел в настоящий детектив. Вопросы — ответы, вопросы — ответы. Сталин иногда вставлял уточнения. Ворошилова заинтересовала Холодная война. Микояна — продукты. Сколько товаров потребляет население, и как оно возросло. Берия хитро спросил о силовых структурах. Меня буквально разрывали на части. Прошло не пятнадцать минут, а часа полтора. Живот давно забыл о туалете. Два раза ассистент приносил графин с водой. Я лакал стакан за стаканом.
— Каковы результаты Советского строя?
— Кто полетел первый в космос?
— Какие ассигнации ходят в двадцать первом веке?
— Какова экономика?
— Стоит ли по-прежнему мавзолей Ленина на площади?
Вопросы сыпались и сыпались. Отвечал механически.
Из дальнего угла всплыла лысая голова Хрущева. Ответил ему, что колхозы уйдут вместе с распадом СССР.
Повисла тягучая пауза. Надо отдать должное Сталину. Он мало придавал значения международной обстановке: куда больше его тяготили вопросы родной страны.
— Ви-и говорите, что владеете технологией ваших времен, — тянул он с акцентом. — Ми-и думаем, вам нужно дать… срок.
При слове «срок» у меня оборвалось в груди. Ну, вот… и архипелаг ГУЛАГ в твоем распоряжении, братец.
Сталин, лукаво щурясь, добавил:
— Срок… для воплощения ваших идей. Правильно я говорю, товарищи? Дадим нашему гостю из будущего все необходимые полномочия?