Вот так. Не прошло и полминуты, как я уже «гражданин». Не товарищ, не гость, не любезный друг.
— Я буду править после него? — шипение перешло в укус ядовитой гадюки.
— Без… без разрешения т-товарища Ста… Сталина, я не могу вам отве… ответить.
Душа рвалась наружу. Голос стал почти плаксивым, когда малый ребенок требует игрушку. Еще секунда, и он запросто может отправить меня в застенки НКВД. Просто и быстро: объявит шпионом. Раздует дело, что под видом пришельца из будущего, этот тип хотел проникнуть в святая святых — проникнуться доверием самого товарища Сталина. А там, в застенках Лубянки, из меня сделали бы фарш, помолотый на мясорубке.
В отчаянии я призвал свои мысли хоть как-то извернуться из столь ужасного положения.
— Иосиф Виссарионович проживет еще долго… — осторожно бросил я.
Он подался вперед. Зашипел:
— А я?
— И вы…
Сглотнул комок, величиной с Бразилию.
— Вы… хм-м… вы переживете своего Хозяина.
И умолк, зажмурившись. Ощущение пропасти было настолько очевидным, что подсознание обрушилось в нее с сокрушительной высоты. Предстояло назвать дату смерти. Дату кончины ни кого-то, а самого Вождя народов!
Заплетающимся языком, не помня себя от страха, поддаваясь его гипнотическому взгляду, я начал выводить жуткую фразу:
— Иосиф Виссарионович… умрет… умрет… в марте тысяча девятьсот…
…И тут случилось чудо.
В тот момент я чувствовал себя мальчишкой. Берия внезапно изменился в лице. Маска смерти сползла, уступая место благодушию. В дверях возникла фигура Власика.
— А-а… — пробасил он, бросив подозрительный взгляд на Берию. Всем было известно, какую они питают антипатию друг к другу. Николай Сидорович был из партии приближенных к сыну Сталина Василию. А тот ненавидел Берию всеми фибрами своей души. Оба конкурировали во всех видах спорта. У Берии было футбольное «Динамо», у Василия — команда ВВС. Часто прилюдно поносили друг друга на стадионах, болея каждый за своих подопечных. Лаврентий Павлович в свою очередь люто ненавидел Власика. Оба терпели друг друга в силу обстоятельств: один был главой тайного сыска, второй — личной охраной вождя.
— А я уж думал, где вас искать, товарищ Александр, — подмигнул он моему, перекошенному от ужаса, лицу. Сразу смекнул, что глава НКВД успел застращать меня казнями и пытками. Сказать по чести, вопрос о смерти Вождя крутился в каждой голове члена Политбюро. И Власик не был исключением. Разница между Берией состояла лишь в степени преданности Хозяину: Берия получал всё, Власик терял последнее.
— Иосиф Виссарионович прибыл, — объявил он. — А вы, Лаврентий Павлович, уже смотрю, успели заранее приехать?
— Да вот, хотел ближе познакомиться с гостем, — слащаво ответил тот, пряча злобу. — Думал, до ужина мило побеседуем.
— Что-то не слишком милая беседа вышла, судя по его лицу, — язвительно заметил генерал. Потом мне: — Что ж ты, гость далекий, не заглянул на рюмку коньяку? Помнишь, я приглашал?
— М-меня… товарищ Абакумов сюда привез, — запнулся я.
— Абакумов? — поднял он брови. — Что-то я не слышал, чтобы товарищ Сталин отдавал ему распоряжения.
Берия поднялся, бросив испепеляющий взгляд.
— Пойду, встречу Хозяина.
И уже у двери:
— А с вами, товарищ, мы еще побеседуем.
Я сполз тихим червем на диван.
Власик внимательно присмотрелся к моему перекошенному от страха лицу.
— Не бойся, гость из другого мира, — в шутку бросил, беря под руку. — На каждого Берию есть Власик. А там где Власик, там сын Василий. И вся охрана Вождя. Так что ты под присмотром.
…Потом было скромное застолье, постепенно переходящее в веселье. Мне плохо запомнился ужин. В глазах настойчиво стоял силуэт Берии. Плюс Абакумова. Помню, у стола хлопотала Валя Истомина. Других женщин не было. Как я знал из истории, к этому столу раньше имела доступ только супруга Вождя Надежда Аллилуева. Но сейчас сорок третий, и она давно в могиле на кладбище. Страна наступала, дни поражения были позади, партийцы забавлялись различными утехами. Хрущев, вприсядку брыкал ногами, Буденный играл на гармошке, Каганович травил скабрезные анекдоты. Песни, попойки, в конце, уже под утро — баня. Уставшие и одуревшие от возлияний, соратники Сталина разъехались по домам. Во время всего застолья меня пичкали угощениями, вливали литры вина, хлопали по плечам. Берия исчез. Молотов спьяну советовал мне изменить структуру моего правительства, если, разумеется, когда-нибудь возвращусь домой. Хрущев с заплывшими поросячьими глазками норовил расспросить, как в моем времени растет кукуруза. Маленков, похожий на разжиревший барабан, тайком выспрашивал, в чью сторону повернет правительство, когда, не дай господь, упокоит душу сам Вождь всех народов. Но никто — повторяю, никто — ни разу не проявил интерес к дате смерти Хозяина. Негласное табу витало над всем праздничным столом.