— Не переживай, — напутствовал Илья Федорович перед отъездом. — Ты уже столько здесь натворил, в нашем времени, что вернешься не в свой век, а в век неандертальцев, — пошутил он, отправляя нас с Борькой в штаб.
Это было накануне отъезда. Сейчас я трясся в машине сквозь угрюмый лес и думал об альтернативном скачке истории. Борька смотрел в окно. Водитель газовал педалью.
И тут…
— Внимание! Справа!
Борька прильнул к стеклу дверцы. Схватил автомат. Шофер отреагировал быстро. Крутанул руль влево — машину бросило в сторону.
— Что там? — вырвалось у меня.
— Не что, а кто, — озадаченно бросил мой охранник.
— Кто?
— А бес его знает. Но не наши солдаты, уж точно. Советские не прятались бы в гуще леса.
Машина дернулась, съезжая задним колесом в канаву.
— Ловушка! Быстро на пол! — взревел Борька. Навел автомат.
Я рухнул с сиденья вниз. Водитель отчаянно газовал, но машина застряла в канаве.
— Она вырыта вручную! — чертыхнулся водитель. — Кто-то вырыл канаву, чтобы застряла машина.
— Кто? — подал я голос снизу.
И тут же был заглушен невероятной мощности треском. Впереди, рушась с высоты, со всего маху в кабину врезалось дерево. Отвратительный треск заложил уши. Разлетелось вдребезги стекло. Водитель хотел что-то крикнуть, но в долю секунды был прошит автоматной очередью.
Завертелось! Понеслось!
Трассы пуль решетили обшивку салона. Борька вжался на переднем сиденье.
— Лежи, Саня! Лежи, мать твою в душу.
И, посылая в гущу листвы трассу за трассой, орал, что есть мочи:
— Ах вы ж паскуды! Засаду устроили? Саня вам нужен?
Пули свистели. Водитель, прошитый очередями насквозь, бился в конвульсиях. Его тело дергало при каждом попадании, разносило в клочки. Летели клочья мяса, обрывки куртки. Брызгала кровь. В пять секунд от тела остался один перемолотый фарш.
— О, боже! — выдохнул я, зажимая руками уши.
Грохотал Борькин автомат. Мой охранник орал:
— Получайте, гниды! Это диверсия, Саня! Не наши бойцы, не советские!
Это я уже понял. Кто из наших стал бы стрелять по штабной машине? Кто? Кругом лес, тишина. До ближайшего селения километров пятнадцать. Непроходимая чащоба и едва заметная колея сквозь нее. Как раз удобное место для засады. Но кто? Чьи силы рискнули послать диверсантом в тыл русских войск?
— Диверсия! — дико орал Борька, поливая из автомата огнем. Летели ветки, с треском валились тонкие деревца молодой поросли. Разметало кусты и ягоды. Из зарослей вторили сразу три автомата. Машина давно превратилась в дуршлаг с решетом. Как меня не задело — не помню. Все смешалось в кучу — кони, люди, как в том стихотворении «Бородино». Потом внезапно стихло.
Раз — и пустота. Ноль в квадрате.
— Патроны кончились, едрит их в мать! — чертыхнулся Борька. Вытер лоб рукавом. Скосил взгляд на меня.
— Ты как?
— Не ранен.
— А водитель?
— Убит.
Борька со злости полез в карман за гранатами.
— Кто бы ни был тот враг, что напал из леса, а за шофера я отомщу.
Вырвал зубами чеку. Зажал в руке. С размаху бросил вперед.
— Прижмись!
Раздался грохот. Взрывом опрокинуло три дерева. Когда осела гарь и клочья грязи, из-за кустов раздался крик:
— Выходить без оружия!
— Русский что ли? — в ответ крикнул Борька.
— Русский-русский! — с издевкой ответил голос. — Поднять руки! Вас двое, мы видим.
— А какого хрена напали? Мы думали, немцы.
— Есть и такие! — издевался голос. — Вы в окружении. Любое движение, особенно ты, умник ходячий — получишь пулю в лоб.
— А по харе не хочешь? — хохотнул мужественно Борька. — Сначала попробуй достать нас отсюда. У меня две гранаты в запасе. Подорвем и себя и твою гнусную рожу.
За кустами притихли. Совещались.
— Что будем делать, лишенец? — с юмором спросил Борька, перекатываясь ко мне с переднего сиденья. Бросил взгляд на водителя, от которого ничего не осталось. Ругнулся. Привел гранату в боевую готовность.
Выглянув на миг в разнесенное к чертям собачьим окно, я принял решение:
— Если диверсанты, им нужен я. Не ты, не машина, ни шофер. А только я.
— Ну, ты веселый интересный! А то я не понял, да? Конечно, ты. Ты и твои разработки в башке. А башка твоя сейчас слишком дорогая. Вон, бедняга, жизни лишился, — кивнул на водителя. Перекинул гранату в другую руку. — Что? Будем сдаваться? Или грохнем себя вместе с ними?