Буржуазные ученые твердят о «вечности» и «неизбежности» национальных и расовых антагонизмов, спекулируя на сложности национальных и расовых отношений. В них переплетены этнические, исторические, культурные, религиозные, психологические, классовые факторы. На них воздействуют и традиции, и предрассудки, и инстинкты. Борьба классов? По мнению ученых вполне определенной политической окраски, она — «устаревшее понятие» и «не может быть определяющей» при характеристике общества, в котором «на первое место выдвигаются этнические конфликты».
В условиях экономических потрясений, инфляции, безработицы, а тем более военного психоза средствам массовой информации нетрудно вызвать у людей растерянность, тревогу, страх, отчаяние. Зачем? Для того, чтобы указать запуганному и сбитому с толку человеку на его «врага», «причину» его бед — в первую очередь на коммунистов, но также черных и вообще «цветных». У обывателей исподволь разжигаются низменные чувства, воспитывается «интуитивная» расовая и национальная неприязнь.
Волна национализма и расизма захлестнула не только США, но и Францию, другие страны Западной Европы. В погоне за дешевой рабочей силой крупный капитал западноевропейских стран привлек иммигрантов из стран Северной Африки, Ближнего и Среднего Востока, Южной Европы. В государствах «Общего рынка» вместе с членами семей их сейчас 12–15 миллионов.
В 60-е годы, когда экономическое положение было сравнительно стабильным, иммигранты были нужны для выполнения самой тяжелой, грязной или непрестижной работы. Теперь их называют «угрозой», «социальной бомбой замедленного действия». Надписи типа «Смерть алжирцев (или суринамцев, пакистанцев, турок…) устранит нехватку жилья» появляются на стенах зданий Парижа и Западного Берлина, Амстердама и Манчестера.
Иммигрантов последними нанимают на работу и первыми увольняют. Безработица среди них в два-три раза больше, чем в целом по Западной Европе. На иммигрантов сваливают тяжкие грехи капитализма, натравливают на них политически невежественного обывателя.
Я помню на экране телевизора лицо марокканского юноши, приехавшего в Бельгию, и вопрос, заданный ему: «Почему вы боретесь против расизма? Разве он существует в Бельгии?» И его иронический ответ: «О, конечно, его нет для тех, кто не побывал в нашей шкуре. Но если меня не называют «грязным марокканцем», то я вижу расизм в презрительных взглядах людей, в дискриминации на работе, в грязном гетто около Южного вокзала в Брюсселе, где мы живем».
Какую же стену из лжи надо построить, чтобы этот юноша и ему подобные не узнали о том, как складываются межнациональные отношения в Советском Союзе? Чтобы они поверили словам «специалиста» по советской Средней Азии Александра Беннигсена, утверждающего, что «в основе отношений между народами никогда не было и никогда не будет ничего, кроме враждебности и вечного недоверия…» и что «какими бы мощными и глубокими ни были революции, они никогда не могли и никогда не смогут что-либо в этом изменить».
Поистине широкую брешь в этой стене пробивает книга Анри Аллега «Красная звезда и зеленый полумесяц». Он не приукрашивает нашей действительности, не обходит молчанием наших проблем и трудностей. Тем убедительнее и весомее его вывод: «Разумеется, советская Средняя Азия не предлагает себя в качестве всеобщей модели для подражания. В каждой стране существуют особые условия, которые заставляют искать свои собственные ответы, а мир уже не тот, каким он был в эпоху Октябрьской революции. Но как не видеть того, что опыт советской Средней Азии — какими бы трудностями, а порой и ошибками он ни был отмечен — может дать поучительный пример и вселить реальные надежды?» Кому необходим этот пример? Чьи надежды он может согреть? Автор дает на это недвусмысленный ответ: «Продвижение в ряд высокоразвитых в техническом и культурном отношениях современных промышленных наций бывших царских колоний доказывает, что обитатели «третьего мира» отнюдь не обречены в силу некоей исторической фатальности оставаться безграмотными «недочеловеками», способными лишь извлекать из недр или выращивать на полях для метрополий сырьевые материалы, в которых те нуждаются».
Во внешности, в поведении Анри Аллега нет ничего, что соответствовало бы расхожим представлениям о герое, борце, мыслителе. Роста ниже среднего, скорее маленького, в движениях живой, может быть, немного суетливый, с лицом подвижным, умным, симпатичным, но малопримечательным, если не считать присущей, кажется, только ему застенчивой и обаятельной улыбки, он на первый взгляд производит впечатление провинциального школьного учителя или скромного служащего. Лишь глаза, темные, близорукие, но все замечающие, немного печальные даже в минуты радости, да ясный, высокий лоб выдают натуру глубокую и незаурядную.