Альбус видел, как друг сходит по нему с ума, и нарочно притворялся, что ничего не замечает, и что у Геллерта нет шансов. И лишь в последний момент…
Было раннее осеннее утро и один из тех дней, когда солнце щедро дарило своими лучами маленький английский городок. Геллерт проснулся в постели друга, который, казалось, тоже не выдержал этой пытки. Можно долго любить, а потом в одну ночь разрушить все другие узы, кроме уз плоти. Тонкий светловолосый юноша не знал, как ему быть. Уйти поскорее и постараться забыть о случившемся или… Но как можно было забыть ту страсть, которой он отдавался накануне? Как можно забыть вкус этих губ и манящей кожи? Гриндевальд замер, боясь разбудить спящего Альбуса. Без очков он казался совсем другим. Красивое молодое лицо, румянец на щеках после бурной ночи, взлохмаченная рыжая шевелюра. Солнечный луч скользнул по лицу юноши и тот поморщился, прячась в одеяле. Геллерт не смог сдержать улыбки и сделал единственное, что подсказало ему в эту минуту сердце. Он обнял Альбуса, крепко прижимая сонного юношу к своей груди.
Тогда он был ещё счастлив. Никакие муки разрывающегося напополам сердца не терзали его, и будущее казалось светлым и радужным.
— Как насчёт того, чтобы первым манифестом выпустить закон о разрешении однополых браков? — ухмыльнулся Гриндевальд, наматывая на палец рыжий локон.
— Это было бы слишком, — Дамблдор рассмеялся, потягиваясь после сна, — хотя, если рушить устои, то все сразу…
А потом был завтрак втроём и смеющаяся над братом Ариана. Дамблдор будто ни сколечко не жалел о содеянном, в то время как Гриндевальд только и делал, что занимался самокопанием. Больше всего он волновался о том, что скажет брат Дамблдора, если узнает, что между ним и Альбусом произошло. Однако приехавший на каникулы Аберфорт не был удивлён сложившейся ситуацией. Хотя и доставал любовника брата по поводу и без. И только узнав, что они с Альбусом решили уехать, пришёл в ярость.
— Ты бросаешь её, как только ее состояние улучшилось или собираешься тащить её за собой? — Аберфорт ворвался в гостиную, где Дамблдор и Гриндевальд обсуждали свои планы.
— Альбус не обязан прятать свои способности рядом с больной сестрой, когда он настолько талантлив, что может помочь всему магическому миру, — Геллерт лениво улыбался, уверенный в своей правоте и силе.
Дамблдор только что был совершенно с ним в этом согласен.
— Я разговариваю не с тобой, а со своим братом.
— Вот, значит, как. Но Альбус не имеет желания отвечать на твои беспочвенные обвинения.
— Откуда ты взялся, Гриндевальд? С прошлой осени ты проводишь у нас каждый вечер. У тебя нет дома? У тебя нет семьи, и поэтому ты собираешься тащить моего брата на свои сомнительные поиски каких — то мифических Даров Смерти?
— Не смей так говорить со мной! Круцио! — Гриндевальд выхватил палочку, черты его лица исказились гневом. Он поразил Аберфорта заклятьем неведомой ранее силы. В руках у него была Бузинная палочка — один из Даров смерти.
Альбус не стал это терпеть и бросил в Геллерта заклинание. Серебристый луч сбил его с ног, а Аберфорт, освобождённый от заклятья, едва отдышавшись, выхватил свою палочку, но брат не позволил ему продолжить перепалку.
— Бузинная Палочка у тебя? Откуда она у тебя, Геллерт? — Альбус поднял с паркета укатившуюся от хозяина палочку и почувствовал тепло магии, которое никогда раньше не ощущал, держа свою, купленную, когда ему исполнилось одиннадцать. — Почему ты ничего мне об этом не сказал?
— Я не хотел говорить… до поры, — Гриндевальд стёр кровь с рассечённой заклинанием брови и протянул руку за своей палочкой. — Мы соберём все три Дара и сможем управлять смертью. А управлять смертью значит управлять миром.
На миг Аберфорту показалось, что при этих словах в глазах друзей сверкнул одинаково недобрый огонёк. И старший брат его несколько мгновений колебался, прежде чем отдать палочку перепуганному, но отлично скрывающему свои эмоции Гриндевальду.
Геллерт понял, что, отдав палочку, Дамблдор навсегда привязал его к себе, и зависимость эта впоследствии сыграла для него злую шутку. Это Дамблдор — хозяин Бузиной палочки. Это его она дожидалась в лавке Грегоровича. А Гриндевальда она никогда не слушалась, как хозяина, и не будет.