— В общем, ничего, — сказал мужчина. — Пожалуй, даже лучше той…
— Как сзади?
— Три складочки. Как раз то, что ты любишь.
— Может быть, не будем брать? Мне не очень нравится воротник.
— Отчего же? Шуба тебе к лицу. А воротник — пригласи Бориса Абрамовича. Переделает.
— Мне его что-то не хочется. Марина Михайловна говорила, что он ей испортил шубу. Я позвоню Покровской — у нее хороший скорняк.
Дама еще раз взглянула на себя в зеркало.
— Хорошо, я беру, — сказала она. — Если что — Элка сносит.
— Разрешите выписать? — учтиво спросила продавщица.
— Да, да, милая…
Мужчина пошел платить. Он расстегнул портфель и положил на кассовую тарелочку два серых кирпичика сотенных, перехваченных бумажной лентой.
— Это все за одну шубу?! — ахнула Дуняшка.
Шуба была завернута в бумагу. Продавщица с серьезным лицом, на котором была написана вся торжественность момента, несколькими привычными взмахами руки обмотала пакет бечевкой и, вручая даме, так же, как и Дуняшке, пожелала:
— Носите на здоровье.
— Благодарю вас.
— Вот мы с тобой и с обновками! — улыбнулась дама, заметив Дуняшку и ласково потрепала ее по щеке.
В ее руках был совсем такой же пакет, как и Дуняшкин, почти такого же размера, в той же белой бумаге с красными треугольниками, так же перехваченный крест-накрест бечевкой. Положить рядом — не различишь.
Мужчина взял у нее пакет, и они вышли.
На улице сыпал мелкий дождик. Асфальт блестел. Дуняшка и Пелагея видели, как дама и мужчина сели в мокрую блестяще-черную машину и поехали. В заднем окошечке мелькнула лисья мордочка воротника с красной пастью.
— Хорошие люди, — сказала Пелагея. — Обходительные.
Дуняшка посмотрела на свой пакет. Дождь дробно барабанил по обертке, и бумага покрылась пятнами. Дуняшка расстегнула пальто, спрятала покупку под полу.
— Мама, есть хочется, — сказала она.
На сдачу от пальто они купили у лоточницы по булке и по мороженому, остальную мелочь спрятали на дорогу. Зашли за газетную будку и стали есть. Они ели жадно и молча, потому что проголодались, и еще потому, что было неловко есть на людях. А мимо все шли и шли поднятые воротники и шляпы, кепки и спецовки, очки и береты, цокали туфельки и шаркали матерчатые боты. Время от времени проходили раздутые портфели, и Дуняшке казалось, что они набиты сотенными. Иногда проплывали лисы, уютно пристроившиеся под зонтиками. На них не капало.
— Ну, пошли, что ли? — сказала Пелагея, отряхивая с пиджака крошки. — Не знаю, купил ли Степка керосину…
С автобуса они сошли еще засветло. Дождь перестал, но большак осклиз и тускло поблескивал среди черной, тяжело осевшей влажной земли. Пелагея подоткнула под пиджак фартук и, разъезжаясь сапогами по убитой тропинке, зашагала впереди Дуняшки. Теперь она спешила домой, потому что надо еще успеть постирать Степкино белье. Завтра рано ему ехать в школу механизации. Дуняшка бежала следом. Ей тоже хотелось поскорее домой.
Уже перед самым косогором вдруг проглянуло солнце. Оно ударило пучком лучей в узкую прореху между землей и небом, и большак засверкал бесчисленными лужами и залитыми колеями.
Выйдя на самую кручу, они остановились передохнуть. После дождя потишило и потеплело. Город притомил Дуняшку своей сутолокой, а здесь, в поле, было тихо, хорошо и так все привычно. Возле подсолнуха, одиноко торчавшего у дороги, стоял теленок. Он обдергивал влажные, обмякшие листья и неторопливо жевал их, пересовывая языком черенок. Перестав есть и растопырив уши, он задумчиво уставился на Пелагею и Дуняшку. Недоеденный черенок торчал из его влажных розоватых губ.
— Скоро придем, — сказала Пелагея. — Ну-ка, дай сюда…
Она взяла у Дуняшки сверток и проткнула пальцем бумагу. В прорыв проглянула подкладка. Она была цвета молочной печенки и шелково переливалась на свету.
— Хорошая подкладка! — одобрила Пелагея. — Ну-ка, погляди.
— Хоть на платье! — сказала Дуняшка. — Мама, а верх какой? Я забыла…
Поковыряли бумагу в другом месте, добрались до верха.
— И верх хороший! — еще раз убедилась Дуняшка. — Ну, верху — сносу нет! Говори, что тыщу отдали. — За тыщу и хуже бывает. Помнишь, то висело, бежевое?
— И глядеть не на что!
— Мама, давай воротник посмотрим. Еще воротник не посмотрели.
Воротник был мягок и черен, как вороново крыло. Замечательный воротник!
— Как она сказала — какой воротник?
— Под котик.
— A-а… Ишь ты! Дорогой небось.
— Мама, и теплое!
— Теплое, дочка. — Пелагея прикинула сверток на руке. — Насчет теплоты и говорить нечего. А что шуба? Одно только название. Ни греву, ни красы. Как зипун. Была б она целая. А то из латок. Того и гляди, лопнет на швах. Да и вытрется. А уж это — красота! И к лицу. И сидит ладно.