В одно из моих посещений Ген. Трухина, он сообщил мне, что на следующий день вечером, меня примет Ген. Власов. Я полагал, что присутствие Донского Атамана при моем разговоре с Андрей Андреевичем, будет весьма полезным, почему эту мысль и высказал Федор Ивановичу. Он против этого не возражал. Что касается Дон. Атамана Ген. Татаркина, то он любезно согласился поехать со мной к Ген. Власову.
Мы прибыли к Ген. Трухину и через несколько минут пошли втроем к Андрей Андреевичу. Он жил в небольшой вилле, в нескольких минутах ходьбы от штаба. Ген. Власов охранялся довольно бдительно, но благодаря тому, что с нами был Ген. Трухин, мы легко миновали все заставы.
Оставив наши пальто в передней, мы вошли в слабо освещенную комнату, где при нашем появлении, поднялся сидевший у письменного стола, высокого роста мужчина лет около 54-х, с очень мужественной фигурой и резкими, энергичными чертами лица, одетый в военный китель, но без погон. Это был Ген. Власов.
Приветливо поздоровавшись, он представил нам находившегося в комнате штатского господина, сказав, что это — его большой друг, наш известный профессор, хирург Руднев, и добавил, что при нем мы можем говорить все откровенно.
Я должен предупредить, что передать точно все; что говорил Ген. Власов, является для меня задачей непосильной. Даже вернувшись домой и будучи еще под свежим впечатлением, я не мог полностью воспроизвести его речь. Поэтому, записанное мною я передам в подлиннике, в остальном же буду держаться точно смысла его речи.
Во время разговора, он несколько раз менял тему, затрагивал один вопрос и сейчас же переходил на другой, причем временами, затрагиваемые вопросы не имели между собой логической связи.
С некоторой натяжкой, его речь можно разделить на 4 части: в первой — он дал лестную оценку прекрасно поставленной у него разведки, сделав, однако, попутно, несколько резких выпадов против казачьего штаба и казачьего командования; во-второй — он коснулся своей военной службы и своих заслуг в Советском Союзе; третью часть — можно уподобить речи сурового прокурора, причем в роли подсудимого оказался П. Н. Краснов и, наконец, четвертая часть была хвалебным гимном тому же Краснову.
Свою речь, Андрей Андреевич начал заявлением, что разведка Р.О.А. работает идеально и что благодаря этому, он находится всегда в курсе всего, что происходит, какие разговоры ведутся о Р.О.А., а так-же какие интриги куются там, на другой стороне, т. е. в Гл. Упр. Каз. Войск. Благодаря этому он располагает подробными информациями и обо мне. Ему было своевременно доложено о моем появлении у Краснова; знает он о моем участии в Гражданской войне, о жизни в Югославии, а также о моей миссии в данный момент. Хорошо ему известно и то, что ближайшие сотрудники Ген. Краснова, страха иудейского ради, часто льстят последнему, скрывают от него истинное положение вещей и тем держат Петра Николаевича в заблуждении. В результате чего, последний живет как-бы вне времени и пространства и далеко от реальной обстановки.
— «Я слышал» — сказал он, — «что Вы часто посещаете Краснова и говорите ему правду, не считаясь с тем, нравится ли ему это или нет и знаю, что он ценит Ваше мнение. Обо всех там, я детально информирован. Да и здесь у меня всегда полно людей и каждый сообщает мне какую либо новость. Многие приходят наниматься. Низко кланяются, выставляют свои прошлые заслуги, щеголяют вытащенными из архивов, губернаторскими дипломами, как бы желая этим сказать: подавай им соответствующий пост. А у Власова иной масштаб и другая оценка: ты покажи и докажи сначала себя способным работником на малом месте, а тогда я тебя возвышу до предела возможностей. В противном случае: вот Бог, а вот порог».
Еще с большим негодованием говорил Ген. Власов о посещении его лицами из казачьих кругов. Они, боязливо оглядываясь кругом, смиренно просят его, чтобы свидание их с ним осталось в тайне.
— «Они думают, что я наивен» — сказал он, — «что не смогу понять их продажные душенки и разгадать их истинный смысл, — что они на всякий случай себя страхуют. Скажите мне, могу ли я пенить таких людей? Сегодня они продают Краснова, а завтра меня» и не ожидая моего ответа, он продолжал говорить дальше.
— «Я не дипломат, а только военный, но в Советском Союзе я прошел суровую школу и тяжелую жизнь и иногда вижу в людях то, что другие не могут в них подметить. Всю мою жизнь я посвятил военному делу и обладаю достаточно большим и сложным стажем».