Так мы распрощались с надеждой получить помощь и защиту в замке старого рыцаря-тамплиера. Леди Вивиен была очевидно расстроена этими известиями и, когда Гийом спросил ее, зачем мы ехали в замок барона, честно поведала о страшной участи своего отца, о лорде Марвере и о том, что мы вынуждены спасаться бегством, словно сами являемся преступниками, а не жертвами преступления.
— Мне очень жаль, что я мало чем могу помочь дочери славного лорда Валентайна, — сказал Дюбуа. — Разве что дать немного денег из наших запасов. Но я обещаю и клянусь, что никто из ваших врагов теперь не пройдет по тем дорогам, за которыми мы следим. Пусть сейчас я разбойник, но не забыл о воинской чести и не позволю свершиться несправедливости в отношении леди.
Напутствуемые этим обещанием, мы попрощались с теми, кто еще совсем недавно составляли свиту блестящего рыцаря, а ныне стали лесными разбойниками вне закона, и продолжили наш путь на юг, будучи в подавленном состоянии духа и не вполне понимая, что делать дальше. Впрочем, у леди Вивиен вскоре появился какой-то план, и она сказала, что нам нужно теперь ехать на самый юг Франции, в Прованс, и добраться до Марселя. Мы продолжали двигаться, соблюдая все возможные предосторожности, хотя я надеялся, что преследователи давно уже потеряли наш след.
Увы, это было не так: чем дальше мы шли на юг, тем более ощущали их присутствие. Останавливаясь на постоялых дворах, мы все чаще ловили на себе косые взгляды лесных бродяг и слышали у нас за спиной перешептывание сумрачных местных жителей; все чаще нам приходилось отвечать ложью на настойчивые вопросы о том, кто мы и куда едем, и не один и не два раза мы срывались с места и уходили из таверн и трактиров окольными путями, ища ночлег в лесу, чтобы избежать встречи с лазутчиками зловещего Некроманта. Видимо, посланники лорда Марвера привлекли на свою сторону всех негодяев окрестных мест, посулив за наши головы большую награду, и теперь мы нигде не могли чувствовать себя в безопасности. Я почти вовсе перестал спать: ночью я лишь дремал час или два вполглаза, прислушиваясь к каждому звуку и шороху, так что, когда мы наконец достигли Прованса и миновали Авиньон, мир вокруг казался мне посеревшим и выцветшим, как старая гравюра, а тяжелое небо наваливалось сверху гнетом тяжкой усталости. Один раз я на минуту заснул прямо в седле, и мне привиделось, будто деревья вокруг дороги ожили и протянули к нам свои искривленные ветви, так что проснулся я с неистово бьющимся сердцем и до боли в пальцах сжимая рукоять меча.
Леди Вивиен тоже тяжело переносила этот длинный переход и постоянное щемящее чувство тревоги: она побледнела, осунулась и к концу ноября все больше походила на измученную и растерянную девочку-подростка, утратив свою обычную гордую осанку и решительный, непреклонный вид.
Наконец, когда до Марселя оставалось уже не более двух-трех дней пути, мы решились остановиться на ночлег в затерянной таверне, мимо которой вилась едва заметная лесная тропа. Задняя стена этого покосившегося строения вросла в лесистый склон, из которого сквозь заросли травы и кустарника проглядывали скальные выступы. Темные бревна и покатая крыша были покрыты мхом, а сама таверна была такой низкой, что два ее этажа вполне могли бы сойти и за один. Она больше походила на место сборищ местных ведьм и оборотней, нежели на людское пристанище, но зато здесь было тихо, безлюдно, и нам не приходилось опасаться, что кто-нибудь из постояльцев окажется соглядатаем преследующего нас Некроманта.
Хозяин, древний и словно бы замшелый, как и его таверна, отвел нам единственную крохотную комнатку на втором этаже, лестница в которую вела не через коридор, а просто упиралась в деревянный люк в полу у самой стены. И когда мы поднялись, я поставил тяжелый табурет прямо на этот люк, сел, прислонившись к стене, и стал по обыкновению ждать, когда леди Вивиен завершит свои занятия по переписыванию книги, которым ей в последнее время приходилось предаваться нечасто. Я смотрел на фарфорово-бледное лицо моей леди, почти прозрачное в трепещущем свете свечи, на ее правильные черты, тонкие пальцы, сжимающие перо, и, к величайшему своему стыду, вдруг заснул так быстро и так крепко, как будто усталость, как коварный противник, сразила меня неожиданным ударом палицы.
Проснулся я так же внезапно, как и уснул. Вокруг стояла та глухая тишина дремучей ночи, какая бывает лишь в последние, похожие на заповедную территорию ночные часы, куда заказан вход бодрствующему сознанию. Даже огонек свечи горел тихо и ярко, словно опасаясь нарушить легким потрескиванием цепенящее молчание мира. И я увидел, что леди Вивиен стоит прямо передо мною, почти касаясь головой низкого потолка, и ее тень, закрывшая половину комнаты, чуть трепещет на стенах и потолке, как будто пытаясь вырваться на волю и слиться с бесконечной тьмой за стенами таверны. Шнуровка на лифе багрового платья леди была слегка распущена, а в руке она держала небольшую плоскую флягу на кожаном ремешке. Даже в неверном свете свечи я заметил, что от усталости и изможденности леди не осталось и следа: лицо более не было прозрачным и бледным, а отливало теплым румянцем; длинные локоны цвета черной меди снова обрели густоту и живость, и от всей ее фигуры исходило такое ощущение внутренней силы, что я вновь поразился тому, как удается моей госпоже так быстро побеждать крайнюю утомленность. Я бросил взгляд на узкую кровать: постель не была разобрана, зато на столе по-прежнему лежали листы пергамента и раскрытая книга. Тем временем леди, не сводя с меня пристального взгляда, медленно наклонилась и подняла с пола небольшой металлический предмет, круглую крышечку от ее фляги, падение которой, судя по всему, и послужило причиной моему пробуждению.