— Если бы вы предложили мне раньше, я бы охотно, а сейчас не хочу, спасибо.
Начальник прячет пачку в карман и продолжает свои расспросы:
— Не хотите ли что-нибудь написать? Ну, может, письмо?
Глаза Саамана опять загораются.
— Вы в самом деле добрый человек. Огромное вам спасибо.
— Я велю принести перо, бумагу и чернила.
— А теперь позвольте мне вас спросить, сударь.
— Да?
— Получали ли мои родные какие-нибудь известия обо мне?
— Как? Разве вы не имели связи с семьей? — не верит своим ушам начальник.
Сааман качает головой.
— Извините, но я ничего об этом не знал. Навестили вас ваши родные хоть раз?
— Навестили? Да я впервые получил возможность спросить о них.
— И посылок не получали? И писем? Это уже переходит всякие границы. Но увы, сударь, тюремная администрация здесь ни при чем.
— Понимаю.
— Можете писать длинное письмо. Я разыщу ваших близких и передам его. Поверьте, я не обману вас. Как только вы напишете, сразу и отнесу.
— Спасибо, — говорит Сааман.
— Не могу ли я вам быть еще чем-нибудь полезен? — спрашивает начальник с неподдельной искренностью.
— Нет, сударь, ничего мне не надо. Об одном лишь хочу попросить, чтобы обряд над моим телом совершил мулла из республиканцев.
Начальник тюрьмы взволнован.
— Извините, — говорит он, — но это дело властей. Я тут бессилен. И поскольку это противоречит политике голландцев, вряд ли ваша просьба будет удовлетворена.
— Жаль, — бесстрастно произносит Сааман.
— Да, очень жаль, — говорит начальник, — но, может быть, у вас есть еще какая-нибудь просьба?
— Можно просить сейчас?
— Если вам угодно.
— Я бы хотел, чтобы меня расстреляли завтра.
— Святая Мария! — в полном изумлении восклицает начальник.
Сааман молчит, лишь насмешливо улыбается. Он словно смеется над всем миром, над всем человечеством.
— О… — только и может произнести начальник, во все глаза глядя на Саамана: уж не рехнулся ли он? — У вас есть немалые шансы спасти себе жизнь, — говорит начальник. — Впереди еще полмесяца.
— Спасибо. Но мне не нужна жизнь.
— Вы не хотите подать прошение о помиловании?
— Нет.
— На пересмотр?
— Нет.
Начальник испытующе смотрит своими прозрачными глазами на Саамана:
— Вы понимаете, что вы говорите?!
— Я думаю, что я человек достаточно зрелый.
— Ваше желание ускорить казнь не изменится?
— Нет.
— Я должен вашу просьбу передать?
— Если будете так добры.
Начальник тюрьмы переводит дыхание. Затем дрогнувшим голосом переспрашивает:
— Так, значит, ваше решение не изменится?
— Нет.
— Подумайте хорошенько.
— Уже подумал.
— Прошу вас, подумайте еще. Военная прокуратура обладает огромной властью. От нее зависит, жить вам или умереть. Помните об этом. — Затем тюремный начальник бормочет про себя: — Раз он так хочет, я сейчас же позабочусь о том, чтобы выполнить его просьбу. Я буду ходатайствовать перед всеми этими высокопоставленными бездельниками… Перед всеми, кто за это отвечает. А если они не разрешат — что ж, у меня будет случай просить об отставке. — Он смотрит на Саамана. — Я вернусь через несколько часов и сообщу вам о решении.
— Спасибо.
— А может, я все-таки могу еще что-нибудь сделать для вас?
— Ничего. Не забудьте только приказать, чтобы мне принесли перо и все остальное.
— Да-да, непременно. Может, выпили бы чего-нибудь?
— Если можно — холодной воды из-под крана.
— Апельсиновый напиток, лимонад?
— Холодной воды, — вяло произносит Сааман.
— И все?
— И все.
Начальник осторожно подходит к двери и, выходя из камеры, кричит:
— Дежурный, дежурный!
В наступившей тишине слышится звяканье ключей и скрип башмаков. И когда эти звуки замирают у дверей камеры, раздается голос начальника:
— Принеси бумагу, чернила, перо и холодной воды.
— Слушаюсь, — отвечает дежурный.
— Не забудь конверт.
Начальник возвращается в камеру и снова садится рядом с Сааманом.
— Не хотите ли повидаться с родными? — спрашивает он.
Сааман мрачнеет, задумывается, потом с горечью шепчет:
— О господи, да проживут они свой век не напрасно, да станут во имя высшей добродетели людьми, полезными своему народу. Добрыми и умными. Да будут глупы, как буйволы, если станут вершить злое дело. Аминь. — Он медленно проводит руками по лицу. Потом, глядя начальнику в глаза, твердо говорит: — Нет. Я не хочу, чтобы они сюда приходили. Я верю, что жизнь они проживут не напрасно.