— Свобода! — восклицает Сааман, собрав последние силы. На лбу у него вздуваются жилы.
— Свобода! Свобода! — несется отовсюду.
В наступившей тишине резко звучит голландская команда. Ружейный залп эхом прокатывается по тюрьме и разносится далеко за ее пределы. Голова Саамана свешивается на грудь. Зеленый кружок в том месте, где сердце, пробит пулями, и кровь беспрепятственно брызжет красным фонтаном, заливая мешки с песком. Тело Саамана повисает на веревке. Слегка покачивается столб.
Вновь раздается команда. Взвод опускает винтовки. Врач быстро подходит к расстрелянному. Опустившись на колено, смотрит в его лицо, в его потускневшие глаза. Эти глаза смотрят на него. Врач в ужасе вздрагивает, вытаскивает пистолет и стреляет Сааману в затылок. «Выстрел милосердия». Потом сует пистолет в кобуру, слезает с мешков и идет прочь, будто ничего не случилось. Уходят и солдаты.
Все ярче и ярче разгорается солнце. Кровь, вытекшая из простреленной головы, запеклась и потемнела. Сааман неподвижен. Впрочем, это уже не Сааман. Это труп. Он живет теперь только в памяти родных и друзей. Возвращаются вспугнутые ружейным залпом воробьи. Один садится Сааману на голову и улетает, другой садится Сааману на плечо.
Тюрьма безмолвствует. Потом снова раздаются голоса, творящие молитву, — это молятся товарищи Саамана. А воробей, недолго поскакав у мертвого на плече, срывается и улетает прочь.
12. АМИЛА
Пожар неистовствует. Объяты пламенем дома по соседству с домиком Амилы. Сделанные из бамбуковых щитов, они горят, словно дрова в печи. От оранжевого зарева светло на сотни метров вокруг. Люди как безумные выбегают на улицу и из-за деревьев и оград широко раскрытыми от ужаса глазами смотрят на свои дома, пожираемые огнем.
Время от времени слышен пронзительный крик А милы:
— Жги их! Жги! Чтобы одна зола от них осталась! Аман! Аман! Сааман, сынок!
Голос ее тонет в море самых разнообразных звуков и проклятий, вырывающихся из сотен обезумевших глоток. Кажется, что огненные языки лижут ночное небо, спящее в тишине, тянутся в поисках новой добычи. Мечутся люди с искаженными лицами.
Хасан, Патима, Салами, Дарсоно и Амила потеряли друг друга в охваченной паникой толпе, похожей на стадо. Среди сотен людей находятся и такие, которые, пользуясь суматохой, тащат чужие вещи.
— Мас! Мас Дарсоно! — зовет Хасан. Но его зов, как и все крики о помощи, остается без ответа.
Старухи и старики плачут в голос над своими узлами с пожитками, которые удалось спасти от огня. Дети истошно ревут, словно черти в театральной постановке. Глядя на оранжевое пламя, повизгивают собаки, а кошки бегут в поисках нового пристанища. Мыши и крысы, ища спасения, бросаются прямо под ноги.
Ветер крепчает. По земле стелются клубы дыма, окутывая тех, кто находится вблизи от пожара. Все трудней и трудней дышать. Люди отбегают подальше, чтобы глотнуть свежего воздуха.
Один за одним попадают в орбиту пожара дома.
Через четверть часа прибывают пожарные. Они гасят пожар, и остаются теперь головешки, пепел, и угли, и люди, лишенные крова.
Амила сидит под раскидистым деревом и без конца повторяет:
— Жги их! Чтоб одна зола осталась! Аман! Аман! Где ты, сыночек?
Но никому до Амилы нет дела. Каждый занят своей бедой. Китаец Гиок словно помешанный. Сгорел дотла его магазин. А вместе с магазином и обещания, которые он дал Дарсоно.
Амила встает и приплясывает при мерцающем свете пожарища.
— Все наглецы! Все мошенники! Я им головы поразбиваю. Не бойся, сыночек! А газетчикам кишки выпущу. И сержанту Касдану тоже. Аман! Аман! Сейчас мы с тобой маринадцу поедим. Только не бойся! Кто посмел моего сыночка — к смертной казни? Ты? Думаешь, Амила Пальмовый Цвет уже ни на что не годится? У меня еще есть лейтенант Гедергедер. Есть Бенни. Не бойся, сыночек! Пойдем-ка домой! Пойдем.
Она вдруг устремляется вперед, быстро-быстро семеня ногами, и вскоре исчезает во тьме. Слышны лишь ее угрозы, проклятья, ругань и жалобные стоны. Вот она выбегает на освещенную улицу. Здесь тихо — действует комендантский час военного времени. Гудя мотором, проезжают назад пожарные машины. Пыль облаком поднимается вверх, а затем тихо опускается на землю. В глазах у Амилы безумие и ярость. Но силы покидают ее. Волосы у нее спутаны, глаза провалились. Ни на минуту не умолкая, она несет всякий вздор и то и дело озирается по сторонам.
Вот и тюрьма в переулке Тенгах. Амила останавливается. Оглядывает часовых. Затем устремляет взгляд в угловые ворота, возле которых укреплен прожектор.