Амила по-прежнему стонет, кричит, рвет на себе одежду. Ван Керлинг не знает, как ему поступить. В это время за железной оградой появляются солдаты с носилками, на которых лежит мертвый Сааман, завернутый в саван и сверху прикрытый куском белой ткани.
— Сыночек! — пронзительно кричит Амила.
И снова слышны голоса, повторяющие слова из Корана. Солдаты проносят носилки в железную дверь, Амила, подпрыгивая, бежит рядом, ей явно хочется лечь рядом с сыном. Солдаты отгоняют ее.
Вот проступает на покрывале красное пятно, которое постепенно расплывается. Почуяв кровь, слетаются мухи. Вне себя от горя, Амила громко стонет. Материнское сердце подсказывает ей, что мертвец, завернутый в саван, — ее сын.
— Отведите эту женщину в канцелярию, — приказывает ван Керлинг.
Амила пытается вырваться от солдат, которые берут ее под руки, но они крепко держат бедную женщину. Начальник тоже идет в канцелярию. Там Амилу опускают на пол, продолжая держать за руки.
— Бабушка! Нельзя здесь шуметь!
Амила не слушает.
— Нет моего сыночка. Убили его, — причитает Амила. — Ни за что ни про что убили! Сожгите их всех! А сыночка не троньте!
Она колотит солдат своими немощными руками.
— Нельзя здесь шуметь, бабушка, — повторяет начальник тюрьмы. — Если хочешь, я прикажу отвести тебя ко мне домой.
Амила недоверчиво смотрит на евразийца, затем, тыча в него пальцем, вопит:
— Знаю… знаю… Это ты застрелил моего сыночка. Я слышала этот выстрел. Сволочь! Гад! Поганая свинья!
Обессилев, она затихает. Из широко распахнутого зарешеченного окна канцелярии видно, как солдаты с носилками выходят за ворота тюрьмы, где стоит автобус защитного цвета. Этот автобус сейчас увезет тело Саамана. Амиле наконец удается вырваться от солдат, и она бежит к воротам. Но ворота крепко-накрепко заперты, их не открыть. Собрав последние силы, Амила хватается за железные кольца, дергает их, но ворота лишь слегка колеблются.
Ван Керлинг и солдаты следуют за старухой.
— Открыть! — приказывает начальник.
— Сынка моего убили! Сыночка!
Солдаты отпирают ворота, и Амила выбегает на улицу. За ней выходят Карел ван Керлинг и солдаты. Амила семенит к носилкам, которые как раз в это время задвигают в машину.
— Не увозите, не увозите! — кричит Амила.
— Впустите ее в автобус! — приказывает начальник тюрьмы.
Амила влезает в автобус и бросается к носилкам.
— Аман! Сааман! Ты мертв, сыночек?! Кто убил тебя? Скажи! Я порасшибаю им головы!
Но Сааман молчит.
— Нельзя больше жить на этой земле! — неистовствует Амила. — Ее нужно сжечь. Всю, дотла! Ой, что это? Кровь? Да, это твоя кровь! Я чувствую. Тебя только что застрелили! Господи, до чего же озверели люди! — Амила рыдает, но глаза ее остаются сухими.
Шофер включает стартер, из выхлопной трубы вырывается облако газа. В автобус подсаживаются еще несколько солдат. Дверца захлопывается, машина трогается с места и постепенно набирает скорость. Ван Керлинг молча провожает ее взглядом. Солдаты стоят в ожидании приказа.
— Нельзя запретить матери проводить в последний путь сына, — произносит Ван Керлинг. Потом он идет к своему «джипу», и вот уже его машина выезжает из тюремных ворот следом за автобусом.
Амила обнимает бездыханное тело сына, гладит его по голове, из которой все еще сочится кровь.
— В голову тебе стреляли, да, сыночек? Я, твоя мать, никогда тебя не обижала. Не била, не щипала. А они застрелили тебя ни за что. Но я им отплачу. Они не знают Амилу! — Она окидывает взглядом сидящих вокруг солдат и опять склоняется над телом сына. — Так много на свете людей, и ни один не сказал мне, где ты. Я сама тебя нашла, а ты словечка мне не скажешь. Убили тебя, сыночек! Убили!
— Это твой сын? — спрашивает один из солдат.
— Единственный мой сынок.
— Твой сын — главарь террористов. Он людей убивал. Значит, и ему то же самое полагается.
Амила срывается с места и, шатаясь при каждом толчке машины, тычет в солдата пальцем.
— Это ты моего сына убил?
— Не я. Его эмпи расстреляли.
— Они говорят, — шепчет Амила, — что ты злой человек, людей убивал. Но ведь это неправда, сынок? Неправда! Почему ты молчишь? Я знаю: ты сердишься, что я тебя раньше не нашла. Но я ведь искала, все время искала, Аман!