Голос Цэцэг дрогнул от слез.
— Не плачь, дочка! Ты ведь не знаешь этого, Хурц, ты был тогда грудным, а вот сестра твоя это запомнила на всю жизнь…
— Хорошо, хорошо, — положив ладонь на пожелтевшие руки матери, прервал ее Хурц. — Успокойся, мама, и ты, сестра, тоже, допустим, так оно и было. Тем более, пусть этот подлец, как вы его называете, увидит, каких ты вырастила детей, мать! Пусть, наконец, узнает, что его дети щедры на добро и не помнят зла… Я непременно поеду!
Лицо Балжид потемнело и сделалось совсем старым. В юрте воцарилась тишина. И тут в спор неожиданно вмешалась Сурэнхорло.
— Балжид, по-моему, Хурц прав, тысячу раз прав! Все черное, как говорится, надо смывать белым. Донроб бросил вас. Но это было очень давно и этого уже не поправишь. И самое главное: вы-то не пропали! Вам помогли и свои, и чужие, и знакомые, и незнакомые — приютили, обогрели, накормили… Донроб был молод, голову потерял из-за этой красотки Ханд… Но жизнь его уже прожита, теперь ему ничего не нужно, только тепло и забота. Надо уметь прощать! Послушайся сына, Балжид, разреши ему съездить к отцу. Я не хотела тебе говорить, но и до меня дошли слухи, что Донроб очень плох и что эта его Ханд давно от него ушла.
Балжид вскинула на подругу блестящие от слез глаза, потом опустила их и еле слышно произнесла:
— Да, он тоже уже старый…
— Ну, как же, как же! Теперь он и старенький и бедненький, и пожалеть его некому… — съязвила Цэцэг.
— Не надо так, Цэцэг! — строго остановила ее Сурэнхорло. — Какой бы он ни был — он ваш отец. Вы оба — молодые, грамотные, сильные, а он — старый, темный, слабый человек. Надо ему помочь!
— Слышишь, сестра? Тетушка права. Ты чересчур строга, даже жестока. В конце концов он — наш отец!
Но Цэцэг уже смягчилась, из глаз исчезли злые искорки. Теперь это была просто растерянная, несчастная девушка…
— Не знаю, Хурц, не знаю, — проговорила она, теребя пальцами пуговицу на своем дэле, и потом тихо, так тихо, что, наверное, никто и не расслышал, добавила: — Как хотелось бы иметь отца!
Машина «ГАЗ-69» выехала из города Мурэн, административного центра Хубсугульского аймака, и, поднимая клубы белой пыли, понеслась по наезженной грунтовой дороге. Хурц, а это был он, сидя на переднем сиденье, у дверцы со снятыми стеклами, задумчиво смотрел на пробегавшие мимо синие горы, на желтые сопки.
«Узнает ли он меня? — вертелось у него в голове. — Лет пять назад, когда мне показали его на улице, это был высокий, полный человек с длинными черными усами, со смуглой кожей и крупной темной родинкой на правой щеке. Узнаю ли я его? Он долго болел и, наверное, сильно изменился… Только бы не умер. Только бы остался жив».
Вспомнилось ему, как однажды, вернувшись из школы, он застал мать в слезах у постели сестры.
На вопрос, что случилось, мать ответила:
— У нее сильный жар! Беги скорее к отцу за лекарством! — Пришлось обратиться к отцу, но тот даже глазом не повел, лишь обругал его и сестру попрошайками. «Неужели этот скверный, совершенно бездушный человек — мой отец?» — в который раз подумал Хурц.
В думах прошел и весь остальной путь. Наконец машина, урча и фыркая, взобралась на перевал у скалистой горы, сплошь загроможденной огромными камнями, откуда взору открылись прятавшиеся внизу, в сизой дымке долины две белые юрты.
Молодой шофер, доливая в радиатор холодной воды, мотнул головой в сторону юрт:
— Во-о-он в той, что с правой стороны, юрте и живет Донроб-гуай.
«Заброшенно как-то, даже дым не идет из трубы. Что с ним?» — тревожно забилось сердце у Хурца. Вскоре, спустившись с крутого перевала, машина вплотную подъехала к юртам.
Быстро соскочив с сиденья, Хурц подбежал к юрте и, уже ухватившись за ручку дверцы, вдруг остановился, прислушиваясь. Кто-то внутри надсадно закашлял. Дверь, тихо скрипнув, отворилась, и он вошел в юрту. Справа накрытый дэлом лежал человек. Подойдя поближе к низкому топчану, Хурц разглядел в потемках желтое, изможденное лицо, седые всклоченные волосы и… крупную темную родинку на правой щеке.
— Здравствуйте, Донроб-гуай! — поздоровался вошедший следом шофер. — Как ваше здоровье?
— Плохо, сынок… — еле слышно простонал старик.
Шофер по-хозяйски уселся сам и придвинул Хурцу низкую табуретку. Но тот даже этого не заметил.
— Донроб-гуай, вы узнаете этого человека?
Старик подслеповато прищурился, посмотрел на Хурца.
— Да, никак, это врач, который вчера меня навещал? — спросил он сиплым от долгого молчания голосом.
Шофер с минуту помолчал, поулыбался, затем, видимо, решив, что необходимое для эффекта время выдержано, без обиняков заявил: