Однако сейчас, в три часа ночи, когда злая судьба послала Бандумияну еще одну дочь, он вовсе не был готов стать святым. Его тошнило при мысли о райских девах, потому что он и так натерпелся от женщин. Уж если смуглая, тощая, слабосильная девчонка не смогла выполнить его воли и родить сына, пусть даже хилого, разве в силах его утешить капризные гурии? Разве молоком и медом текущих в раю рек наполнишь крошечные желудки, разве заставишь голодные рты закрыться? Он хорошо знал, что янтарные и изумрудные дворцы не для него, он и там останется внакладе и придется ему, отцу дочерей, выплачивать непосильную дань.
А в темной комнате, в самом дальнем углу, виновная в его несчастьях женщина воспаленными глазами смотрела на своих трех дочерей, которых она оберегала с нежностью и материнской любовью, в которых переливала горячую кровь своей молодости. Трижды разрывалось ее тело при появлении на свет нового существа, трижды, уничтожая себя, она как бы вновь себя создавала. Но по какой-то нелепой ошибке трижды уродились горькие плоды. И сейчас в тусклом свете лампы она видела перед собой три тяжелых камня, и ее усталое тело содрогалось от рыданий. Горькие слезы, как кислота, разъедали искусанные губы. Вышел послед, и боль такая же сильная, как при родах, скрутила ее, оттеснив боль душевную.
Когда все кончилось, она вдруг вспомнила, как рожала первого ребенка, та не изведанная еще, настораживающая боль, которая возвещает о скором появлении на свет крошечного гостя. И ничто — ни горе, ни радость — нельзя сравнить с тем удивительным чувством страха, смешанного с восторгом, которое овладело ею и которое доступно только матери, — ее наказание, ее награда.
Тогда она еще не знала, что ее ждет; только начались схватки, а она уже не сомневалась, что будет сын. Представляла себе, как прижмет его к груди. В доме все ликуют, мальчишки галдят на весь квартал, женщины из касты метельщиков громко поют, а она, счастливая, словно невеста, берет на руки маленького жениха. Звезды ей предсказали, что во дворе будет играть кудрявый малыш, она уже слышит звон бубенчиков, привязанных к его ножкам. Дедушка с бабушкой не нарадуются. Вот он превратился в широкоплечего юношу, появился пушок на верхней губе, потом густые усы… Фу ты, совсем спятила, забыла про обрезание. Если бы не сильная схватка, она выполнила бы этот священный долг. Но как только боль отступила, со всеми угодными Аллаху делами было покончено. И вот уже сын-кормилец переступает порог дома с мешком денег в руках, серебряные кружочки рассыпаются со звоном по полу. Одни попадают в кошелек старой бабушки, другие блестят в бороде деда. Что ж, и они натерпелись немало горя, ели только голубиные и вороньи яйца. Но прежде всего он должен выполнить свой долг перед матерью, заплатить ей за всю ее боль, за свои плоть и кровь… Так в мечтах она собирала богатый урожай. Боль стала нестерпимой, в какое-то мгновение она еще успела подумать о будущей невестке. Ведь когда появляется молодая жена, к ней тянутся ветви с плодами. Но, прежде чем она успела это решить… родилась девочка. Звонкие серебряные звезды обернулись крысами и исчезли в щелях пола. Мешок, полный монет, превратился в пустой грязный горшок. На седой бороде свекра, словно капли росы на траве, заблестели слезы, прахом рассыпались надежды свекрови. Повитуха ругалась и плевалась, будь это в ее силах, она запретила бы девочкам появляться на свет, само семя, из которого они получаются, уничтожила бы. Три часа ночи, да еще девчонка поганая родилась, пропади она пропадом.
А в душе роженицы вдруг поднялась буря, вся ее боль вылилась в моток печали и гнева. Опершись о подушку, она гордо подняла голову: на ней нет греха: она не пуста, не бесплодна. Отчего же такая скорбь? Кого она обездолила, кого ограбила? За что она должна нести кару? Когда телится корова, не важно — бычок или телка — было бы молоко. Курица снесла яйцо — ей зерна подсыпают. Почему же от женщины непременно требуют золотое яйцо? И если яйцо не золотое а простое, в доме плач, как по покойнику; жизнь не в радость, похоронены мечты и надежды.