С тех пор минуло чуть более полувека исторического опыта. Морской путь из Лиссабона в Гоа, расположенного на Малабарском берегу, был, можно сказать, освоен. Поэтому нас не должно удивлять, что Камоэнс обнаруживает отличное знание географии тех районов, изученных и исследованных португальцами в Африке и Азии.
Те же из географических названий, которые поэт упоминает и которые поначалу трудно идентифицировать с современными, расшифровываются комментаторами поэмы «Лузиады», в частности профессором Эрнани Сидаде.
Это относится, например, к островам, которые поэт называет «пагубным местом» — Доркадам, или, точнее, Го́ргадес, где, по представлениям древних греков, обитали страшные горгоны. Видимо, речь идет об архипелаге Бижагош.
Следуя далее вдоль африканского берега, мореходы плывут мимо страны, «где в изобилии находят металл, составляющий горе и счастье скупого»; в Гвинейском заливе различают «опознавательные знаки» — на голубом небе силуэты зеленых пальм. Пересекая «жгучую линию, разделяющую мир на две равные части», то есть экватор, и оказавшись в южном полушарии, они любуются пальмовым островом Сан-Томе.
Однако поэт не хочет долго и скучно рассказывать о всех перипетиях и приключениях, которыми сопровождалось это трудное плавание. «Пошли мне небо, — восклицает он, — неутомимый голос, я и тогда не в силах был бы описать все предметы ужаса и восхищения, которое открывало море нашим взорам». Ему довелось самому видеть зрелища, которые моряки считают чудом, например, огни Св. Эльма, когда во время бури мачты и реи корабля светятся языками пламени; увидеть и реалистически описать такое явление, как смерч. С изумлением, говорит Камоэнс, его спутники наблюдали, как водяной столб в виде крутящейся колонны вихрем ветра вздымало до небес. «Колонна то подымалась, то опускалась вместе, с волнами, движения которых повторялись ею: с каждой минутой она все росла и росла в объеме, а над нею облако в то же время увеличивалось и увеличивалось, впитывая в себя заключавшуюся в ней в избытке влагу». Когда же облако, «пресытив свою жадность, вбирает в себя колонну, подножие которой погружено в море, тогда оно разражается дождем, возвращая таким образом волнам то, что было взято у них. Но вот что покажется еще чудеснее: вода, при подъеме бывшая соленою, падает теперь пресною — облако, профильтровав ее, отняло горькую соль, которою она была отравлена Нептуном».
Кто посмел бы утверждать, прочитав это описание смерча, что поэт не видел воочию явления, о котором рассказывает?
Камоэнс снова должен был возблагодарить, судьбу за то, что получил возможность обогатить свое сочинение личными впечатлениями. Не имей он такой возможности, не покидай он Лиссабона, пришлось бы довольствоваться собственным воображением и сведениями, почерпнутыми из исторических хроник. В таком случае он питался бы источниками, общими для всех писателей того времени. И его труд, подобный легковесной глине, был бы всего-навсего еще одной компиляцией, лишь зарифмованной. Иное дело — личный опыт. Материал, собранный им и обработанный его воображением, был твердым, как алмаз, сверкавший тысячами граней. Рождалось верное исторической правде произведение.
Описывая то или иное явление, встретившееся на пути мореходов, поэт часто прибегает к языку мифологических символов. Характерен в этом смысле эпизод — встреча у мыса Бурь.
В этом знаменитом отрывке из «Лузиад» все реально, указано точное место действия. Однако поэт, воспроизводя эту реальность, создает красочную символическую картину.
Ночью густое облако, поднявшись над головами мореходов, скрыло от них звезды. «Это была какая-то тень, страшный и мрачный призрак, один вид которого способен привести в трепет самых неустрашимых». Слух моряков поразил шум, напоминающий грохот, который производят волны, налетающие на скалы. Между тем небо и море были спокойны и ничто не указывало на близость урагана. Пораженные моряки вопрошают: не тайна ли это природы, укрытая в необъятных морских просторах, которая не доступна простым смертным? Как бы в ответ на это в «воздухе вытянулся призрак необыкновенной величины; безобразие лица его соответствовало громадности роста». Казалось, оглушительный рев исходит из глубочайших морских бездн: волосы вставали дыбом, и кровь стыла в жилах, ужасный великан крикнул лузитанцам, самому дерзкому в мире народу: «Если ты осмелишься перешагнуть за пределы, положенные человеческой слабости, если тебя не страшит ярость вод, которые мне принадлежат и которые я в течение многих веков воспрещал для всех… наконец, если ты стремишься проникнуть своими нескромными взорами даже в это святилище природы и своими открытиями над стихией влаги переступить предел, положенный богами для предшествовавших тебе героев, — если так, то узнай же из уст моих о тех бедствиях, какие суждено тебе перенести на волнах и на суше в возмездие за твое честолюбие».