Заместитель директора театра надел очки, прочел записку и удовлетворенно улыбнулся. Это была улыбка примирения на лице несправедливо обиженного человека.
— Корит меня Георгий, почему я забросил ваш журнал. Но я дважды посылал ему рецензии на спектакли — и он ни одной не напечатал.
— Я напомню о них, — ничего иного не смог придумать Джаба.
— Напомните, пожалуйста. Вы ведь работаете в редакции?
— Да.
«Молодой писатель», «талантливый» — ничего этого даже не заметил. Вспомнил только о своих писаниях».
Заместитель директора потянулся к телефону.
— Пусть Никала зайдет ко мне! — сказал он в трубку, потом поднял взгляд на Джабу: — Зачем вам понадобился костюм, устраиваете вечер самодеятельности?
— Нет.
— Интересный журнал «Гантиади», — сказал заместитель директора. — Но театральную жизнь освещает недостаточно.
— Вы правы.
— Вот «Огонек» в каждом номере печатает рецензию на какой-нибудь спектакль. У кого только не берут отзывов — у рабочего, инженера, писателя и тем более…
— У заместителя директора! — сорвалось у Джабы.
Элизбар слегка покраснел:
— Я вижу, вам пальца в рот не клади…
— Ну, что вы, я ничего худого не имел в виду…
Скрипнула дверь, и в кабинете появился высокий, длиннорукий старик. Плечи у него были обвислые, сутулые, отчего, вероятно, и руки казались длинней. Старик остановился перед письменным столом и провел рукой по седой бороде, не глядя ни на хозяина кабинета, ни на посетителя. Глаза его были устремлены в одну точку, он думал о чем-то своем, как если бы приказание явиться в кабинет услышали и выполнили только его уши и ноги.
— Никала, этот молодой человек — из редакции. — Голос Элизбара звучал теперь суховато. — Ему нужен какой-нибудь костюм. Своди его на склад и дай выбрать что-нибудь из того, что осталось от старых спектаклей. Когда принесете назад? — обернулся он к Джабе.
— Завтра.
Никала повернулся и вышел из кабинета так же безмолвно, как вошел.
— Ступайте с ним, он вам отпустит, — сказал заместитель директора.
— Большое спасибо. Я непременно напомню редактору о ваших рецензиях. До свидания.
Никала брел по коридору. Потом вдруг повернул назад, задев Джабу, и вышел на улицу. Джаба последовал за ним.
— Какой тебе нужен костюм? — спросил старик отрывисто и почти грубо.
— Все равно. Какой будет впору.
Старик обернулся, смерил Джабу взглядом с головы до ног и ускорил шаг, заторопился, так что Джаба даже немного отстал.
— А тот, что на тебе, чем плох? — услышал Джаба ворчливый голос.
— Поизносился немного, — попытался он отшутиться.
Никала помедлил с ответом.
— Там подходящего для тебя ничего нет, — сказал он наконец и еще раз оглядел Джабу.
«Старик не в духе».
Они обогнули здание театра и вступили во двор, вымощенный гранитными плитками.
— Приходят всякие сопляки, тому подавай костюм Уриэля Акосты… Неучи, невежды… Другая просит платье Маргариты Готье… Ты не обижайся… И непременно, чтобы из последнего действия… Гамлета им нужно… Хоть бы они знали толком, что это за Гамлет, кушанье, питье или человек.
— Я кончил Тбилисский университет. Я не неуч и не невежда.
— И чему же вас там учили — расхищать костюмы из театров?
Джаба обиделся:
— Многому научили. Например, что Гамлет тоже посещал университет — хоть и не в Тбилиси, а в Виттенберге.
Старик улыбнулся:
— Ты не обижайся, сынок… как тебя по имени?
Джаба махнул рукой — дескать, какое значение имеет мое имя? — но все же ответил.
— Ну, так ты не обижайся на мои слова… Ты, похоже, паренек с головой, образованный, и поймешь меня. — Старик спустился по каменной лестнице подвального этажа, вставил ключ в замочную скважину; отпирая дверь, он смотрел на Джабу. — Приходят дети, несмышленые, требуют: дай то, дай это, иной раз и взрослые приходят, взрослые дети — есть и такие, не слыхал? Ну и жаль мне всего этого добра, душа болит. — Дверь со скрипом отворилась. — Входи, — сказал Никала и исчез внутри темного подвала.
Джаба протянул руку перед собой, как слепец, и неуверенно ступил вперед. Но тут яркий электрический свет залил просторное, высокое помещение склада. И сразу же сияние алого атласа ослепило Джабу. Прямо перед ним висела пышная, богато расшитая мантия венецианского дожа. За ним выстроились в ряд сенаторы. Выше, между стенами были протянуты выкрашенные в черный цвет трубы. На трубах болтались, как удавленники, шелковые герцоги с белыми, высокими гофрированными воротниками, затянутые в камзолы из черного и зеленого бархата благородные кавалеры и гидальго, графы и маркизы. Ветерок, повеявший в открытую дверь, тронул плащ дожа — плащ зашевелился, зашуршал, следом за ним зашевелились, зашуршали сенаторы, точно покорно соглашаясь с мнением старейшины. Ожило, зашепталось алое атласное прошлое.
Из-под черных рейтуз высунулась голова Никалы:
— Входи, входи смелей!
Джаба шагнул навстречу старику.
— Ну, как не станет жалко, а? — Никала обвел рукой костюмерную. — Ведь я их всех помню, всех — каждое движение и каждое слово. Помню до сих пор, держу в памяти. Двадцать три года сидел в суфлерской будке, невидимый из зала, и подсказывал. Двадцать три сезона…
— Так долго?
— Начинал я еще при Марджанишвили… А в прошлом году мне говорят: выходи наверх, покажись людям, подыши свежим воздухом. Вытащили из суфлерской будки. Голос мне изменил. Ведь для шепота нужно гораздо больше силы, чем для крика!.. Всех помню, кто только просовывал шею в эти воротники. Сколько раз мороз пробирал меня по коже и даже слезы капали из глаз. Эх, сколько раз мне мерещилось, что все это: любовь, поединки, смерть — происходит передо мной взаправду, на самом деле… Эх… А тут дыши свежим воздухом. Должно быть, уж теперь настоящая, всамделишная смерть не за горами.
Старик предложил Джабе стул.
— Я говорю: ведь это же музей! А они смеются, то одному выдадут костюм, то другому… Ну, какой тебе костюм, выбирай!
— Я завтра же верну костюм в целости и сохранности.
— Все так говорят.
— А я не просто говорю, я в самом деле верну.
Джаба запрокинул голову и обвел взглядам ряд цветных плащей и камзолов.
— Можно примерить?
— Ну, стоит ли тратить время? Прикинь на глаз и забирай. На вот, держи! — он протянул Джабе длинную железную палку с крючком на конце. — Будешь снимать с вешалки вот этим.
Джаба прошелся до середины ряда. Его внимание привлек шитый золотом мундир военного. Он взялся за нижний край, повернул мундир боком, чтобы стала видна ширина плеч.
— Это Отелло, второе действие. На тебя не полезет — услышал он голос старика.
— Напротив, с виду даже слишком велик.
— Ну да, это я и говорю…
Джаба улыбнулся. Разве что прославленный венецианский полководец явится собственной персоной — больше, по-видимому, старик никому не даст в руки одеяния Отелло! «Звания выше солдата я от него не дождусь», — подумал Джаба и развеселился. Ему захотелось поболтать.
— Вы правы — мне ли рядиться в одежды знаменитого мавра! На войне я не был, врагов не побеждал… И никого еще не любил. Вот, правда, ревнив я немного.
Отелло вовсе не был ревнивцем, он был простодушный человек. Будь он ревнив и подозрителен, слащавая преданность Яго непременно насторожила бы его. — старик вынул из кармана коробку с сигаретами — Здесь курить нельзя, — как бы напомнил он самому, себе и направился к двери.
— Какие тут спектакли? — крикнул ему вдогонку Джаба.