Мать в тот раз не тронула Джабу — верно, жалко стало: лежит, бедняга, в постели и убежать не может, и спрятаться некуда. К тому же она, должно быть, почувствовала, что Джаба говорит правду Иначе почему бы она сказал ему напоследок:
— Даже если увидишь, золото валяется на земле, — не подбирай! Даже золото, слышишь!
Тот год, по-видимому, был годом находок для Джабы. Не прошло и трех дней, как по пути в школу, в одной из аллей сада Коммунаров, он заметил валявшуюся на земле красную тридцатирублевку. Он уже было нагнулся за нею, как вдруг явственно услышал слова матери: «Даже если золото найдешь, не подбирай!» Джаба метнулся прочь от скомканной красной бумажки, словно от спящей змеи. Какой-то бородач, оказавшийся рядом, проследил за взглядом Джабы, увидел деньги, быстро подхватил их, посмотрел на мальчика с бессмысленной улыбкой и пошел дальше ускоренным шагом.
Вечером, когда Джаба рассказал об этом матери, та только развела руками.
— Ну и врунишка у меня растет, нечего сказать! Как ты, только запоминаешь все свои выдумки! Небось сам уже пугаешься, где правда и где ложь.
— Но я в самом деле нашел, мама, почему ты не веришь? Вспомнил, как ты мне наказывала; даже если золото найдешь, не подбирай, и послушался, не подобрал. А потом прошел какой-то человек и подхватил бумажку.
— Вранье, выдумки. Ты просто хочешь, чтобы я пожалела — почему у меня не отсох язык, когда я это сказала! Ведь так? Для того все и придумал?!
— Да. Так, — внезапно обиделся Джаба. — Я все выдумал. Хотел, чтобы ты пожалела.
— Угадала, значит? Ты меня не обманешь!
— Да, угадала, — Джаба надулся.
— Вот какой! Нашел деньги — и не взял! Так я и поверила! Да и кто это разбрасывает по садам тридцатирублевки?
— Никто не разбрасывает. Я же сказал — я все выдумал. Чтобы ты пожалела.
— Небось, если б правду говорил, сразу матерью бы поклялся!
— Мамой клянусь, все правда, и ничего я не выдумал! — вскричал Джаба в отчаянии.
— Гм… В саду, говоришь? — на этот раз уже неуверенно переспросила Нино. — Валялась, и ты не взял, да?
— Ну да, сказал же я тебе — какой-то прохожий подобрал…
— Ладно, я не буду на тебя сердиться, давай сюда твою находку, — внезапно сказала мама и невольно взглянула на карман Джабы. — Если ты в самом деле нашел… Чего я на тебя накинулась — ведь не украл же! Не подбери ты — взял бы кто-нибудь другой. Покажи деньги, может, они рваные и их нигде не примут…
— Что показать, мама?.. Я же сказал, что вспомнил твои слова и…
— Я не буду сердиться, давай их… Если ты в самом деле нашел, я сердиться не стану. Как раз хватит нам завтра на обед.
Джабе вдруг стало так жалко мать, что он едва сдержал слезы.
— Мама…
Больше он ничего не смог выговорить, но мать поняла, что все сказанное им — чистая правда.
— Ах ты, дурачок! Вот уж в самом деле дурачок! Что ж ты, неслух, именно в этот раз меня послушался?
Из-за двери послышались мягкие шаги. Джаба поспешно спрятал сигарету в горсти, свесил руку с кровати и закрыл глаза. Мать вошла, поставила ведро с водой на пол. Джаба ждал: вот сейчас звякнет, упав, дужка ведра. Но мать, видимо, так осторожно поставила ведро, что дужка не упала. Джаба почувствовал: мать смотрит на него. «Верно, дым просачивается у меня между пальцев», — подумал он.
— Чаду-то, как от сырых дров… Проснулся, так вставай!
— Ох!.. — простонал Джаба.
— Будешь охать, когда выставят из редакции.
— Ох, ох, мама!.. — Джаба старался стонать как можно жалобней.
— Что, что с тобой? — Нино замерла на месте.
— Сердце… Сердце бьется…
— Боже мой!.. Что мне делать?.. — Нино ударила себя по щеке и бросилась к кровати.
Джаба уткнулся в подушки, задыхаясь от смеха. С минуту он не мог выговорить ни слова.
— Я же сказал только, что сердце бьется… Да что тут такого — я же не мертвец…
Он вдруг сбросил одеяло, вскочил, подхватил мать и закружился с нею по комнате.
— Тише, сумасшедший, стукнусь об потолок! Перестань, а то мне дурно, слышишь? Сейчас же выпусти меня!
— Не выпущу! Я должен тебе отплатить.
— За что отплатить, негодник?
Джаба перестал кружиться. Он держал теперь мать на руках, как ребенка, и смотрел на нее сверху.
— Помнишь, как ты однажды прибила меня ни за что ни про что? Помнишь? Когда Валя наврала тебе, будто я курил, а ты сразу и поверила?
— Почему ты за хорошее не хочешь мне отплатить?
— А потом, в другой раз, помнишь, ты нашла у меня в кармане две рублевки и решила, что я их украл…
— А доброго ты от меня ничего не помнишь? Забыл, как я работала день и ночь…
— Все помню, только сначала расплачусь за все дурное, а там останется одно лишь хорошее.
— «Останется»… — передразнила его Нино. — Лучше бы ты с хорошего и начал!
— Вот и начинаю — с сегодняшнего дня. Так что готовься. За все дурное я уже расплатился с тобой сполна. — Джаба осторожно опустил мать на пол.
— Ну, а если начинаешь, то загляни сегодня в райисполком, может, уже вывесили списки.
— Сегодня не могу, сегодня у меня столько дела… — Джаба принялся за утреннюю зарядку: присел на корточки, распрямился. — Все равно списков еще не будет.
— А я надеялась — встретим Новый год в новой квартире.
— Получим, когда придет наша очередь. — Джаба снова присел и поднялся; он был только в майке и трусах.
— Загляни все же, дружок. — Нино перелила воду из ведра в корыто и прополоскала тряпку. — Неужели тебе не интересно, под каким мы номером в списке?
— Если успею, зайду. Только я уверен, что списки на будущий год еще не вывешены.
— С ног сбилась, бегая в этот жилотдел! — Нино нагнулась, провела мокрой тряпкой по полу.
Джаба выкатил из-под кровати двухкилограммовые гантели. На столике стояло старинное овальное зеркало. Проделывая упражнения, Джаба смотрел в него. Тяжесть гирь заставляла выступать новые, незнакомые мышцы на руках и на груди, и Джаба с любопытством следил за их игрой.
— Сегодня опять будем обедать у тети Нато, — сказала мама.
— Я, возможно, не сумею прийти. А ты ступай, а то испечешься здесь. Похоже, что опять будет жара. — Джаба шагнул к низкой стене и, поленившись положить на пол гантели, прикоснулся лбом к потолку. Ну прямо печка. И это с утра — что же будет днем! — Потом он глянул в окошко, пробитое в потолке: на горе Мтацминда сверкало белизной легкое здание станции фуникулера; казалось, оно посылает городу добавочные лучи.
Это окошко прорезали в потолке два года назад, а до того времени дневной свет не проникал в комнату. Если гасло электричество, приходилось зажигать чадящую керосиновую лампу. Чтобы пробить окно, нужно было получить разрешение. Нино хлопотала пять месяцев, добиваясь его. Окно изуродует фасад здания, нарушит его архитектурный облик; проем в крыше нарушит ее конструкцию, и крыша может обрушиться — каких только возражений не выдвигали в городском Совете. Потом пришла комиссия, изумилась — как можно жить в этом темном чердачном закутке? — и уже сама., без дальнейших просьб и напоминаний, прислала мастеров, которые впустили в комнату солнечный свет. А вскоре после того горсовет предложил райисполкому включить Нино Алавидзе в список граждан, остро нуждающихся в улучшении жилищных условий, тех, которые должны получить квартиру в первую очередь Однако прошло уже два года, а фамилия Алавидзе все кружилась, как в водовороте, в списке первоочередников и никак не могла прибиться к берегу..
Джаба перекинул через плечо полотенце и вышел в коридор, чтобы умыться.
Длинная, узкая комната имела две двери, расположенные по диагонали. Одна выходила на чердак, прямо под железную крышу. В знойные летние дни нельзя было прикоснуться снизу рукой к раскаленной жести. Нино наполняла водой ведра и кувшины и оставляла их здесь на весь день. К вечеру вода нагревалась настолько, что можно было вымыть ею голову или постирать белье. В темных углах между толстыми стропилами прямо на земляном полу, когда-то плотно убитом, а теперь разрыхленном, превратившемся в толстый слой пыли, были сложены штабелями книги и тетради живших здесь в разное время студентов: конспекты и учебники — руководства по политэкономии и математическому анализу, логике и акушерству, виноградарству и астрономии, — свернутые в трубки листы ватмана с начерченными на них тушью деталями машин и разрезами деривационных туннелей… И все это было густо затянуто тонкой, слежавшейся пылью…