Верховный главнокомандующий наконец-таки выразил твердое намерение отправиться в действующую армию, к генералу Соснковскому, но потом заявил, что задержится в Коломые до наступления темноты — поразмышлять над столь ответственным решением. Еще через полтора часа маршал выехал в Куты, к самой румынской границе, вновь опередив гражданские власти.
Впавший в прострацию президент на совещание, решившее судьбу Речи Посполитой, вовсе не приехал.
Министр Бек сразу после собрания встретился с румынским послом и обговорил с ним условия транзита польского правительства.
В 16 часов в Кутах состоялось еще одно совещание, на этот раз собрались все. Верховный главнокомандующий доложил президенту Мосцицкому, что военная ситуация безнадежна, никаких сил для обороны «румынского плацдарма» у него не имеется и что правительству придется оставить территорию страны в ближайшие часы. Сигналом к эвакуации должно стать пересечение советскими отрядами линии Днестра. О дальнейших планах Главного штаба пан маршал промолчал. Его никто и не спрашивал. Куда больше участников занимал вопрос, успеют ли они в короткий срок собрать все необходимое для «продолжения борьбы». Начальник канцелярии Станислав Лепковский быстренько набросал обращение к народу, в котором Мосцицкий «с тяжелым сердцем» оный народ уведомлял, что «постановил перенести место пребывания президента Речи Посполитой и высших органов государственной власти на территорию одного из наших союзников».
В это же время Главный штаб начал передавать в войска общую директиву маршала Рыдз-Смиглы, утвержденную им, как утверждают польские авторы, без ведома занятого упаковкой чемоданов правительства: «Советы вторглись. Приказываю осуществить отход в Румынию и Венгрию кратчайшими путями. С Советами боевых действий не вести, только в случае атаки с их стороны либо попытки разоружения наших частей. Задача для Варшавы и Модлина, которые должны защищаться от немцев, без изменений. Части, к расположению которых подошли Советы, должны вести с ними переговоры с целью выхода гарнизонов в Румынию или Венгрию». Продолжать сопротивление было приказано лишь частям КОП, отступавшим от Збруча к Днестру, и частям, прикрывавшим «румынское предмостье».
Генерал Стахевич, из Коломыи связавшись по телефону со Станиславом, так разъяснял смысл этого уникального документа: «Большевики, как докладывают, нас не атакуют, утверждая, что идут против немцев. В это, конечно, поверить невозможно, однако Верховный главнокомандующий хочет воспользоваться тем обстоятельством, что они не атакуют, и вывести как можно больше войск и боевой техники в Румынию».
Теоретически данный приказ могли выполнить только те польские подразделения, которые находились на юге, в Львовском и Станиславском воеводствах. Как должны были поступить почти 200 тысяч солдат и офицеров севернее? Сражаться дальше? Сдаваться в плен? Кто будет вести «переговоры с Советами»? Для чего спасать боевую технику? Для продолжения борьбы на Западе? Так ведь любому должно быть ясно, что и Венгрия, и освобожденная от союзнических обязательств, а значит, ставшая нейтралом Румыния просто будут обязаны, согласно нормам международного права, польские войска разоружить и интернировать.
Наступление Красной Армии поставило польские вооруженные силы в безвыходное положение. Директива о «непротивлении» окончательно их деморализовала. Дальнейшее сопротивление теряло всякий смысл. Хотя довольно быстро выяснилось, что Советы — не союзники полякам, Советы пришли «взять свое».
Отдав последние распоряжения, генерал Стахевич начал «выводить» к румынской границе Главный штаб. Вечером распространилось известие, что советские танки уже совсем близко. С 20 часов началось бегство. Дорога от Косова до Кут вмиг оказалась плотно забита автомобилями всех марок и типов. В тут ночь по мосту в румынскую Вижницу перебрались 23 000 поляков. Всеобщее изумление вызвало появление на румынском берегу в 2 часа ночи маршала Рыдза-Смиглы и его Главного штаба в полном составе. Все члены правительства отчего-то были уверены, что Верховный главнокомандующий до конца останется с армией.
Однако идея-фикс о своем высоком предназначении мешала Эдварду Рыдзу «примитивно» исполнить свой воинский долг. «Не было для меня более легкого дела, чем найти смерть по пути от Косова до границы, — писал он в декабре 1939 года. — Не было ничего легче, как присоединиться к ближайшему отряду либо самолетом добраться до осажденной Варшавы или группы «Кутно». Однако когда я отбросил мысли о своей особе и подумал о том, кто же будет дальше вести эту войну и защищать польские интересы не только перед неприятелем, но и перед союзниками, то решил не поддаваться личным желаниям, не искать легкого пути — но продолжать борьбудалыпе».