Шёл третий день. Перес, чувствуя злобные укусы холода, знал, что солнце уже село и надвигается ещё одна ночь. Внезапно сквозь круговерть снега впереди обозначился Мьюлшоу-Крик. Скаут знал этот брод, где тракт на Вирджинию-Сити пересекает ручей, как вы знаете свой собственный двор. За ним, пока ещё невидимая за стеной снега, стояла бревенчатая хижина и прилежащий загон телеграфной станции.
Теперь настало время слезать с коня и двигаться осторожно. Ибо если вдоль тракта на Вирджинию-Сити и было место, более пригодное для засады сиу, Перес о нём не ведал. Индейцы скорее всего накроют станцию целиком, словно одним одеялом.
Всё же, несмотря на глубину снега, можно было прокрасться благополучно. Самым досадным было бы получить пулю от какого-нибудь напуганного пехотинца, приставленного для охраны маленькой станции.
Перес с облегчением слез с Малыша Кентаки. Они победили! Мысль об этом пронзила как электрический разряд. Они прорвались сквозь враждебных воинов Неистовой Лошади. Они превозмогли стужу. Они одолели и индейцев, и буран.
На вид Перес не был симпатичным человеком, но ухмылка, прорезавшая промёрзшее лицо при виде брода Мьюлшоу, светилась настоящим счастьем. За этим бродом был и огонь, и пища, и тёплая постель для него, горячие отруби и уютное стойло для огромного коня, внутри которого всё дрожало от напряжения. Но ещё важнее, что за этим бродом находился телеграф, способный отправить известие о беде, постигшей форт Фарни, стоявшим в готовности войскам в форте Лоринг — несомненно, уже уведомленным донесением Бэйли и О’Коннора. Войска пройдут сквозь снег по тракту Вирджиния-Сити, чтобы достичь осаждённого гарнизона полковника Фентона как раз накануне того, как там иссякнут топливо, порох и воля к сопротивлению. Подмога из форта Лоринг означала решающее слово в споре жизни и смерти для странной рыжекудрой девушки, чьи страстные обещания он увозил с собой.
Пока Перес брёл, спотыкаясь, вниз к броду, он думал только о Луре Коллинз. Радость, какую подарила ему эта девушка, и теперь ещё переполняла его, да что там… Да рядом с тем счастьем и этот заледенелый пень, в какой превратилась его левая нога, казался мелким неудобством, занемевшие на морозе руки и лицо — простыми шрамами, которые выносят с усмешкой и пожиманием плеч. Она будет его женщиной. Она обещала ему это при расставании. Только это и значило что-то теперь — это, да тот невероятный факт, что она была белой женщиной!
Позади скаута плёлся наполовину ослепший от усталости Малыш Кентаки. Раз он упал на колени и сполз бы наземь, но человек тут же оказался рядом, поддерживая голову, цокая языком, приговаривая что-то на немыслимом наречии: «Х’гун, Х’гун. Пошли, Малыш. Хопо. Хукахей. Оваммеке ваш-те. Мы уже прибыли, мой славный. Ну же. Малыш. Вставай. Хун-хун-хе! Легче, легче…» Большой конь поднялся тогда, затем двинулся вперёд, положив голову на плечо человека, с блуждающим взглядом, высунув язык, бессильно повисший между жёлтыми зубами.
Они перебрались через ручей и уже поднимались на тот берег. Они победили — человек и лошадь. Волчья ухмылка Переса так и не сходила с его лица. Малыш Кентаки почуял торжество в душе человека и пошёл бодрее.
Впереди на тропе возник небольшой холмик снега. В усталости, нехотя обходя его, скаут споткнулся и упал ничком на второй холмик, скрытый за первым. С притуплённым любопытством Малыш Кентаки потянулся вниз, чтобы обнюхать препятствие, помешавшее всаднику. Его чёрная морда, свободно отбрасывая корку снега, застыла. Затем тонкие ноздри расширились, по мере того как учуяли запах. Встав на дыбы, жеребец отшатнулся прочь от неподвижного белого холмика, блуждая глазами, пригнув уши.
Перес поднялся из снега вовремя, чтобы заметить испуг коня; он потянулся, чтобы расчистить снег на том месте, какое обнюхивало животное.
Узкие глаза скаута слегка округлились. Бэйли по прозвищу Грязнуля Чарли никогда не казался ему приятным на вид человеком. И всё же теперь, глядя на него в задумчивости, Перес решил, что он выглядел с волосами на голове лучше, чем без них.
Осматривать первый холмик теперь уже не было нужды, но скаут сделал это со всей тщательностью. Бивер О’Коннор выглядел не лучше Бэйли, поскольку его «причёска» была ещё грубее. Работу сделали либо в спешке, либо в темноте, размышлял Перес, ибо изрядная прядь песочного цвета волос осталась на черепе, ухарски свисая поверх его широко раскрытого левого глаза.