— Давно?
Опять высохший воин дёрнул плечом.
— Кто может сказать? След остывший.
— Запах есть?
— Немного.
— Значит, сегодня? Он прошёл здесь сегодня?
— О, сегодня точно.
— Если его лошадь устала, мы можем его поймать?
— Почему нет?
— Тонкаша сказал: «Почему нет», — отозвался Маленький Волк, обращаясь к ожидавшим воинам. — Пошли. Пошли за ним.
В течение секунды возле обгорелых стен станции Мьюлшоу снова никого не было.
Зимний бал для младших офицеров был событием, отметившим пик светского сезона в форте Лоринг, допустим избитое выражение, но ведь то был заурядный бал.
Форт Лоринг вырос. Он не был уже аванпостом на опасной Границе, не был пристанищем для горстки измотанных солдат, отражающих тысячи враждебных индейцев, роившихся на старом пути, вдоль тракта Талисман. Конечно, Красное Облако, Неистовая Лошадь и Сидящий Бык — всё это были знакомые имена. Конечно, обозы поселенцев, пытаясь подняться по закрытым для них порогам реки Паудер, по-прежнему садились на «краснокожие» подводные камни, ограждающие её протоки. Но не в форте Лоринг. То было далеко, за целые дни пути, где-то на этой безумной Северной Тропе. Кажется, её называют трактом на Вирджинию-Сити? Что-то вроде этого. Ну, неважно. То было за пределами форта Лоринг — за миллионы миль — ну, в общем, за двести двадцать шесть. Какая разница.
Сейчас, в одиннадцать тридцать ночи, 24 декабря, величайшим событием был бал младших офицеров. Всё шло превосходно. Огни, смех, шампанское, танцы; статные мужчины в форме, красивые женщины, аромат духов в воздухе. Вся радостная атрибутика гарнизонного бала в Сочельник сверкала и отдавалась эхом в мерцающих окнах. Что до того, что за окнами завывал жесточайший за последние десять лет буран, врываясь в ровные усилия военного оркестра? Ведь был Сочельник!
За двести тридцать шесть миль к северу Сочельник пришёл и в другой гарнизон. Там тоже были огни — мерцание одинокой печки в опустевшей ротной кухне. Там были и женщины, но они не блистали красотой и не танцевали. Они сидели сжавшись, неподвижные, словно глиняные куклы, ожидая в недрах порохового погреба боевого клича, который означал бы, что индейцы прорвались за ограду, и послужил бы сигналом для взрыва, который разнесёт брёвна погреба в мельчайшие щепки.
Там были мужчины в форме, но не блещущие выправкой, и они не смеялись. Они «откапывались». Они отбрасывали снег, засыпавший снаружи брёвна ограды, чтобы не дать притаившимся сиу ворваться внутрь поверху, по кромке растущих сугробов. Откапывались с молитвами и проклятиями. С проклятиями, потому что никто из них не нашёл в себе смелости отправиться за помощью в форт Лоринг; потому что эта Коллинз выпустила вон своего чернобородого любовника; потому что из всех мужчин, способных остаться в живых, единственный шанс на это принадлежал человеку, который завёл майора Стейси в гибельную ловушку и довёл их до нынешнего безнадёжного положения. С молитвами о том, чтобы Господь в эту ночь рождения своего единственного Сына возлюбленного избавил бы их от краснокожей опасности, что нависла там, за пеленой бурана.
А за шесть миль к северу от форта Лоринг человек, которого они проклинали, и спаситель, о котором они молились, ехал верхом на умиравшей лошади вдоль обледенелой реки Северная Платт. Пять миль. Четыре. Три. Две. Одна. И вот наконец бледные-бледные сквозь прорезавшуюся брешь в буране забрезжили огоньки форта Лоринг.
Полночь — двенадцать ноль-ноль. Смена партнёров. Полковник Джеральд Бойнтон только что сплясал мазурку с очаровательной женой капитана Суиннертона. Весь зал в восторге аплодировал им.
И тут на свет ламп, в тепло и аплодисменты явилась фигура пришельца из другого мира.
Двое протестующих сержантов преградили ему путь, когда он входил. Он отшвырнул их прочь, словно разъярённый медведь. На середину, в опустевший круг пространства, шёл он, ковыляя, спотыкаясь; чудовищная фигура без шапки, в мохнатой шубе из волчьих шкур; замёрзший, рождённый бураном призрак. От сбитого в лёд снега на его бороде до снежных сугробов на подбитых бизоньей кожей сапогах — нечеловеческое, фантастическое наваждение.
Женщины отпрянули, затаив дыхание; мужчины застыли в нерешительности и удивлении.
Фигура в центре танцевального круга застыла, шатаясь, руки бесцельно шарили, словно две огромные парализованные дубины, длинное лицо напоминало череп, поворачиваясь вправо и влево, чёрные от мороза губы бесшумно шевелились.
Одинокий голос нарушил молчание.
— Бедняга ослеп. Он ничего не видит!
Тут мужчины рванулись вперёд, окружив Переса.