Цвиллинг расстегнул ворот гимнастерки. Затянулся едким табаком. Взял карандаш. Спокойно постучал им по столу.
— Вот и следующий вопрос — о финансировании предприятий. Деньги достанем, будут деньги. Сегодня же объявим: на городскую буржуазию накладывается контрибуция. Сколько?
— Три миллиона? — вздохнул Бурчак, подняв могучую грудь так, что казалось еще немного и рубаха треснет, поползет.
— Четыре, — жестко сказал Коростелев, — Георгий звонил со станции, просил средства для восстановления железнодорожных построек…
— Так, раз комендант станции просит, то увеличим размер контрибуции, — Цвиллинг открыл дверь, крикнул одному из матросов: — Как там с телеграфом, наладили связь?
— Пока еще нет, — ответили из коридора: И тут в дверь проскользнул Ленька. Он тихо прокрался к стоявшему в углу дубовому резному шкафу и огляделся: догони не было. Ленька притаился.
Вбежал перепоясанный пулеметными лентами матрос:
— Связь установлена!
— Погоди минутку, — Цвиллинг вынул из кармана школьную тетрадь, вырвал листок и начал писать. Писал быстро, карандаш взлетал, чиркал и перечеркивал. Наконец, Цвиллинг отошел от стола и прочитал:
«Контрреволюция в городе Оренбурге и губернии, возглавляемая Дутовым, поражена. Противник в панике бежал после боя на 17 разъезде. Оренбург занят революционными отрядами Кобозева и мичмана Павлова».
Цвиллинг Коростелеву:
— Посмотри, Саша, подойдет? Как, Василий Исаевич?
— Оце гарно, — взял листок Бурчак.
— Передай по телеграфу всем, всем, — сказал Коростелев матросу.
— Верно, действуй, браток, — одобрил Мискинов. И матрос сунул листок в кобуру, решил идти, но, заметив Леньку, вдруг широким шагом подошел к нему и вытащил на середину комнаты:
— А тебе чего тут надо, чертяка?
— Отставить! — Цвиллинг поднял руку, — это наш парень.
Матрос смущенно потоптался, хотел что-то сказать, но смешно поморгав рыжеватыми ресницами, ушел.
— Ты чего прибежал? — спросил Бурчак и нахмурился.
— Что так грозно? — улыбнулся Цвиллинг, — пришел человек с делом. Говори, Ленька, говори будущий комиссар, что нужно тебе от революционной власти? Э, да ты, гляжу я, недоволен чем-то, а?
Цвиллинг говорил все медленнее, и все ловил взглядом глаза Бурчака. А тот их прятал, отворачивался.
— Я вот чего, Моисеич, — тихо начал Ленька, — я об отце… Ни дома, ни у Михалыча его нету… Ни здесь…
Цвиллинг резко выпрямился:
— Значит, Александр Михайлович тебе ничего не сказал?
— Нет… — и сердце у Леньки заколотилось часто-часто.
— Як же я, — начал Бурчак и крупное доброе лицо его покраснело, — як же можно было… Да…
— Мда, — оборвал его сердито Цвиллинг и серые глаза блеснули холодной сталью, — як да як, переяк.
Он обнял Леньку за плечи и отвел в соседнюю комнату. Там сидели две девушки и что-то писали, шептались и тихонько смеялись.
— Ну-ка, выйдите! — прикрикнул на них Цвиллинг. И по его суровому приказному тону Ленька понял: с отцом неладно. Цвиллинг присел на стол, зачем-то осмотрел сапоги, подтянул голенища. На правом сапоге подметка прикручена проволокой.
— Ты парень уже взрослый, — Цвиллинг помедлил, — твой отец, Ленька, Семен Порфирьевич Козлов убит белобандитами у 17 разъезда… Сразу… в голову…
Ленька оцепенел.
Цвиллинг погладил ежик волос:
— Извини, Ленька, может, не так надо было сказать… извини… Если бы все понимали, хотели понять, не было бы жертв, не было бы крови. Да вот люди, Ленька, люди — они разные…
Цвиллинг замолчал. Потер пальцем висок. Стало тихо. Оба молчали. Не глядя друг на друга, закурили из одного кисета; Цвиллинг протянул холщовый мешочек. Чем еще умерить боль мужчинам? Не слезами же… Хотя глаза Ленькины предательски покраснели…
— Когда-нибудь таким, как отец твой, народ будет класть на могилы цветы… У таких учиться будут жить для людей… А пока вот… гибнут товарищи… Не привыкли мы еще, хотя к смерти и не привыкнешь. Такая она штука уж непривычная.
Цвиллинг жадно затянулся. Потрепал Леньку по волосам:
— Понимаю — тяжело, сынок, тяжело…
— Один я остался… — прошептал Ленька. — Что делать-то…
Отец! Так мало довелось им увидеться, так мало… Что делать теперь? Как жить? Не погиб же вот какой-нибудь Булкин или Виноградов. А отец. Убили… За что убили? За то, что жить хотел по-человечески, другим жизнь свободную добывал. И это разве люди — те, кто убил?! Ленька скрипнул зубами от бессилия и горечи. Отвернулся. Зло смахнул едкую слезу.