— Спасибо. Петр Петрович, так кажется? — слабо улыбнулся Цвиллинг. — Вот ведь выходит как: у вас что же в городе две больницы?
— Простывать вам нельзя, дорогой гражданин, — с непонятным неудовольствием проговорил врач. — Надо вас послушать, а тут еще посетители… Не положено, но если уж так важно…
Цвиллинг приподнялся на локте, облизал потрескавшиеся губы: зовите же скорее.
Вошли трое. Один, с большими добродушными усами, сразу подсел на кровать, протянул руку:
— Мискинов. А это Коростелевы: Георгий и Саша, Александр. Брательники.
— Цвиллинг, Самуил Моисеевич.
— Добро. Нам уже давно сообщили о твоем приезде, но вот как связь оборвалась и, — Мискинов нахмурился:
— Петр Петрович, мы вас слушали, без разрешения в палату не входили, а теперь вы уж нас извините: оставьте глаз на глаз с товарищем. Будьте добры.
Лицо у Мискинова бледное, а на щеках яркий румянец. Глаза спокойные, чистые, будто осенние степные озера.
Врач вскинул бровями, сжал ручками отвороты халата и вышел. Цвиллинг покачал головой: зачем же так, ведь все равно в палате еще пятеро больных. Александр Коростелев шепнул ему: «числился раньше доктор в эсерах, мало ли что где сболтнет…» А Цвиллинг про себя улыбнулся, вспомнил девятьсот седьмой год. Он тогда тоже «числился» с братом Борисом в эсерах. По заданию организации провели «очередной террористический акт», как было сказано потом на суде. Приговор: высшая мера. Камера смертника. Затем милость государя — ссылка. Вот там-то и началась большевистская школа…
Цвиллинг повел головой, будто отгоняя воспоминания и тихо сказал:
— Вы, товарищи, верно, уже оповещены о том, что по указанию Центрального Комитета нашей партии в сентябре — октябре должны пройти губернские партийные конференции, на которых надо еще раз и окончательно обсудить вопрос о вооруженном восстании. На вашу, оренбургскую конференцию, Уральский областной комитет РСДРП(б) послал меня…
На сухом бледном лице Цвиллинга постепенно проступили розовые пятна, голос все креп, хотя дыхание еще срывалось и нет-нет в груди что-то хрипело и посвистывало.
— О конференции знаем, готовим, — ответил Александр, — а вот с делегатом чуть не оконфузились. Сообщение о тебе попало к Архангельскому — комиссару Временного правительства — и пошло по цепочке… Искали тебя казачки, да паренек, что нашел тебя…
— А, Ленька? — Цвиллинг поднял руку, повернул ладонь к слушателям так, будто хотел растолкать воздух. — Видите, нам нечего бояться, все вокруг за нас…
Цвиллинг повысил голос и закашлялся, хрипло, надсадно.
— Тише говори, — остановил его Александр. Цвиллинг отметил лицо — простое, открытое и подвижное. Такой ничего не боится, никому спуску не даст. — Жаль, что ты заболел: положение у нас сложное. Меньшевики во главе с Семеновым-Булкиным вконец распоясались, захватили в свои руки нашу социал-демократическую газету «Заря». Но мы решили издавать свою, большевистскую. Уже договорились с типографией. Вот только своих журналистов нет…
— Булкин на митинге вчера о газете выразился так: куда вам, большевикам, с суконным рылом лезть в калашный ряд! Название придумали «Пролетарий» — вот и пролетайте! — вставил Мискинов и ударил кулаком по арбузу. — Ну, погодите, расколем вас, все ваше нутро покажем рабочим! Так, Моисеич?
— Так, так, — одобрил Цвиллинг, крупные бисеринки пота выступили на лбу. — Только, товарищи, нутро у них не такое, как у арбуза. Ох, не такое!
— Я имел в виду неспелый арбуз, — нашелся Мискинов.
— Или переспелый, гнилой? — подхватил Александр Коростелев и разулыбался широко и как-то по-детски откровенно. — Вот ведь беда с политикой: всегда думай, прежде чем сказать, ходи вокруг да около…
— Зачем около? — откинулся спиной к приятно холодящей стене Цвиллинг и хитровато сощурил серые глаза. — Пока мы находимся на легальном положении.
— Именно пока, — вставил Александр Коростелев, — и тебе повезло… Мог бы угодить к дутовцам.
— Да, надо осторожнее, — подхватил Мискинов, — на рожон лезть незачем…
— Сдаюсь и каюсь, — приподнял руки Цвиллинг, — и давайте для начала разрежем этот арбуз. И нутро посмотрим? А? Голосую… Единогласно!
Мискинов расстелил газету (э, меньшевистская!), вынул нож, и вот сочная, влажная мякоть заалела аккуратными ломтиками. Цвиллинг приподнялся на подушке.
— Саша, — тихо сказал он и повел глазами в сторону лежащих больных. Коростелев его понял. Взял несколько кусочков арбуза, поднялся: — Кушайте, товарищи.
Александр обходил палату. Ему навстречу тянулись землистые руки, брали сочные искрасна смуглые ломти. Лишь у окна неподвижно лежал крупный мужчина. Синеватое лицо с воспаленными веками, желтый с горбинкой нос и под ним черная щетина усов.