В обратной последовательности он отодвигается от окна, садится, опускает столик. Выбрасывает на него свой кейс. Крышка кейса отскакивает, будто сама по себе. Внутри аккуратно сложены бумаги, бритва, небольшой ноутбук и два новеньких чёрных пистолета.
- Берите. Легкая, надёжная и достаточно мощная модель.
Романыч отваливается обратно в угол.
- Честно говоря, из боевого оружия я стрелял всего однажды. В армии, из "АКМ".
- Из "АК-74". Три двухпатронные очереди по ростовой мишени. Ефрейтор выдал вам холостые фарфоровые патроны. Смешно и обидно.
Казарский берёт один из пистолетов и, словно блокнот, засовывает его во внутренний карман пиджака.
- Итак, вы будете создавать дымовую завесу, напускать туман. Не вздумайте отмалчиваться и, как это... "волынить"? Просторечное слово и вредная мысль.
- Я боюсь. И оставаться с вами боюсь, и уйти от вас боюсь. Зачем вы меня тащите в эту дыру?
Казарский наклоняется к окну и высматривает что-то в замедляющемся тумане.
- Вам же сказали. Вы сами поймёте, может быть. Кстати, как вы относитесь к рыбалке?
- К рыбалке? Ну, так, сяк...
- В рыбалке нет ничего постыдного, - щурится Казарский на своё отражение в стекле. - Чехов однажды обмолвился, что никогда не испытывал такого волнения и такой радости, как во время рыбной ловли.
Неужели он видит что-то там, в известковой мути за окном?
- Кладбище сельхозмашин. Подъезжаем к станции. В здании вокзала нас встретит мой человек. Просто постарайтесь не затеряться в этой мгле. Так, теперь...
Казарский вынимает из кейса тонкий пластмассовый файл и просматривает на свету, как рентгеновский снимок.
- Так, теперь заплатим проводнику и откажемся от покупки сигарет. Я не курю, а вам хватит запасённых пачек. Аккуратнее, пожалуйста. Вы давите бедром на карман, в котором лежит зубная паста.
Дверь нервно отскакивает и в купе бочком пролазит угодливый маленький старичок в измятой униформе.
- Прошу прощения, господа, мы подъезжаем, - разводит он слабыми ручками. - Не изволят ли господа рассчитаться?
Казарский небрежно протягивает ему купюру.
Старичок, сладко улыбаясь купюре, вытягивает нижнюю челюсть.
- Могу также предложить хорошие сигареты. Ваша станция, видите ли, пустая. Буфета нет, магазина нет, ларька нет.
- Я не курю, а у него есть достаточный запас. Так что, нет, спасибо.
- Виноват, не сразу понял. Ещё раз прошу прощения.
Улыбаясь и кланяясь, как лакей, прислуживающий за столом, старичок пятится и отступает в коридор.
Казарский захлопывает кейс.
- Я готов. А вы?
- А я, кажется, не очень, - отвечает Романыч, потирая бок.
Мелкий, песчаный туман сеется по перрону, то задёргивая, то открывая тёмное, как бы намокшее, станционное здание. У бетонной стены сидит на ведре старуха в чёрном обшарпанном пальто и таких же тряпичных сапогах, и просяще предлагает:
- Семочки, семочки. Двадцать копеек стакан.
- Что-то мне уже нехорошо, - кряхтит Романыч. - Мерзкое какое-то ощущение, словно перед гриппом. Даже, кажется, уши закладывает.
- Это только кажется. По нашим данным, просто нет собак. И птиц. Странно, но кошки остались. Идите за мной.
Шахматными шагами, разгребая туман, Казарский направляется в здание вокзала.
- Осторожнее, штыри, - говорит он, но, только подойдя к дверному проёму вплотную, можно разглядеть штыри, торчащие из косяка.
В бетонной цистерне вокзала холодно, сумрачно и пусто. По шершавому линолеуму серой мышью семенит обрывок газеты. За ним подпрыгивает невесть откуда взявшаяся белая курица, взвизгивая диким альтом:
- А! А!
К ржавым прутьям кассы прилеплен неожиданно свежий плакат: паренёк в форме машиниста, улыбаясь, призывает взмахом руки: "Молодые железнодорожники! Вступайте в спортивный клуб Локомотив!".
Казарский тщательно осматривает пустые стены, проёмы окон и даже пол - хотя, кажется, достаточно ясно, что никакого его человека здесь нет. Затем подходит к плакату и в упор смотрит на него.
- Не переглядишь, - замечает он. - Ладно, идите за мной.
Быстро выйдя в дверной проём, он прямо шагает к обшарпанной тряпичной старухе.
- Здравствуй, старуха. Как твои дела?
- Будешь? - отвечает та и протягивает стопочку семечек, словно предлагая выпить.
- Здесь должен был быть человек. Он ждал меня. Ты его видела?
Старуха зажмуривается, ещё зажмуривается, жмурится сильнее, и внезапно на её скукоженном лице распахиваются ужасающе молодые, весёлые девичьи глаза.
- Ты что же, паренёк, разве ослеп? - насмешливо спрашивает она. - Нет здесь никого.
- Отвечай, старуха.
- Может, ты будешь? - обращается старуха к Романычу.
Казарский перехватывает стопочку и выливает семечки на асфальт.
- Мне нужен ответ.
Старуха, склонив голову, странно подёргивает плечами, будто всхлипывая или усмехаясь.
- Коли вам в Красный Кут надо, вон у шлагбаума машинка стоит. Видишь? Идите, а то скоро уедет.
Старуха произносит "шлаггбаума", и очевидно, что большего от неё не добиться.
Так же очевидно, что никакого шлагбаума нельзя разглядеть в плотной туманной взвеси. Тем не менее, Казарский чётко разворачивается и шагает по своим размеченным квадратам.
- "Шлаггбаум", - говорит он со злобным презрением, - "шлаггбаум". Ну что же, вот и "шлаггбаум".
Они почти спотыкаются о лежащее на земле полосатое бревно. Самосвал - железный горбатый "ЗИЛ" - раздвигает туман широкоплечим кузовом. На крыше кабины, по-татарски округлив ноги, сидит парень и как будто читает с ладони, вытянутой перед лицом.
О вы, которых быстрый зрак
Пронзает в книгу вечных прав,
Которым малый вещи знак
Являет естества устав,
Вам путь известен всех планет, -
Скажите, что нас так мятет?
Говорят, животные похожи на своих хозяев. А парень, несмотря на чтение стихов, похож на свой самосвал: крутолобая голова, покатые, как кузов, плечи, большой крепкий живот, толстые ноги в кирзачах. Заляпанные солярой штаны и почему-то серый двубортный пиджак.
- Эй, братец, - окликает Казарский. - Поди-ка сюда.
Парень изворачивается, будто собака за хвостом, упруго садится на корточки и сразу видно, насколько он рыжий. Щекастое лицо, круглый нос, жёлтые глаза - всё заляпано яркими, как божьи коровки, веснушками. Парень улыбается, божьи коровки бегают по скулам и щекам.
Как бы здороваясь, он протягивает руку: в ямке жёлтой мозолистой ладони лежит сколотый кремниевый треугольник.
- Вот этой штуке две тысячи лет. Это наконечник стрелы. Сам нашёл. Здесь недалеко городище, периода позднего неолита. Хотите посмотреть? Необычайно интересно.
Казарский, на секунду споткнувшись в мыслях, отвечает не сразу:
- Так ты, братец, стихами увлекаешься? Археологией?
- Разве стихи девчата, чтобы ими увлекаться? Да и девчат у нас уже не осталось. А археологией да, увлекаюсь.
- Нас вот что интересует. В здании вокзала был человек. Где он?
Рыжая улыбка волной скатывается с лица и пропадает в подбородке, жуки бледнеют и замирают.
- Нет здесь никого, вы же видите.
- Дай подумать... Твоё имя Иван?
- Иван? - смеётся парень. - Ванькой-монголом меня кличут. Иван. Даже странно слышать из чужих уст.
- Вот что, братец, Иван. Так, или иначе, нам нужно попасть в твою деревню. Не будем терять времени, поедем.
Парень, на ходу стягивая пиджак, боком сползает на землю и открывает водительскую дверь.
- Добро пожаловать, - говорит он и зачем-то уточняет у Романыча. - Вы тоже едете?