Гримаса, схватившая лицо Романыча, постепенно разжимается. Казарский достаёт из кейса файл.
- Продержитесь ещё несколько дней. Вскоре ваши приступы прекратятся. Обещаю вам. На самом деле это не так уж страшно. Смотрите-ка, идёт.
Появляется Ванька; тяжело качаясь, лезет на сиденье. Такое впечатление, будто он крепко выпил или прибавил в весе килограммов двадцать.
- Быстро ты, братец, обернулся, - усмехается Казарский. - До ручья метров восемьсот, не так ли?
- Так ли.
- Ну и, нашёл?
- Нет, не нашёл, - говорит Ванька. И добавляет:
- И вы не найдёте.
- Что не найдём? Или - кого?
Ванька отвечает решительными движениями: задёргивает лицо шторой, заводит двигатель и трогается с места.
И вот самосвал топает по вязкой деревенской дороге. Бревенчатые избы и сараи в тумане больше угадываются, чем видны. Точно старые боровики, они покрыты серо-зелёной слизью. Время обеденное, однако, на улице предрассветно пустынно и тихо. Только серые куры, как воробьи, суетливо копошатся в траве по-над заборами.
Самосвал, ухнув, тормозит, вдавливая сапоги-колёса в скользкую грязь. Что-то шипит в моторе и, кажется, не только пассажиры, но и грузовик прислушивается к тишине.
- Вот и старосты изба, - прерывает молчание Ванька, - Чего ждёте, вылезайте, давайте, пожалуйста. Мне ехать надо.
- Куда это ты, братец, заспешил?
- Есть одно дело.
- Возьми, это тебе.
- Да ну, ерунда, - говорит Ванька, хотя вроде бы и не видит протянутый полтинник. - Размокла землица совсем, распустилась, а туману конца-края не видать.
Казарский, балансируя кейсом, съезжает лакированными туфлями в жидкую глину. Романычу проще: его полуботинки уже давно пропитаны мокротой и измазаны. Так они и идут: Казарский - впереди, по-кошачьи отдёргивая ноги, Романыч - зачем-то ступая в его следы.
- Интересный парень, - неожиданно замечает Романыч.
- Да, неприятный молодой человек, - соглашается Казарский.
Сбоку от замшелой калитки появляется худой, обритый мальчишка в странных штанах - скорее, портках - и в толстой клетчатой рубахе. Вывернутой назад рукой он тянет коляску, наполненную подвяленным силосом.
Казарский находит нужным спросить:
- Здравствуй, мальчик. Как твои дела?
Мальчишка молча смотрит ему в переносицу, разворачивается и не спеша уходит в туман. Романыч с удивлением замечает его голые пятки. "Тюить, тюить, тюить", - повизгивает коляска.
- Во дворе может быть собака, - говорит Романыч.
- Во-первых, вы не это хотели сказать. Во-вторых, вам надо внимательнее меня слушать. Здесь нет собак. Это понятно?
Казарский ладонью толкает калитку в грудь и проходит во двор.
И вряд ли успевает заметить, как вдоль улицы, подпрыгивая, проносится Ванькин самосвал. На дне полукруглого кузова, под брезентом, дёргаются длинные безжизненные тела. Вывернутые ступни жутко подтанцовывают, крутя пальцами.
Ванька-монгол плачет, стучит кулаком по баранке и скалится так, будто пытается разгрызть собственные зубы.
- Говорю Вам: нет у нас в деревне детей. Есть одна баба беременная, да и то неизвестно, от кого. Из города, наверное, привезла, как птичий грипп. Зря вы днём ко мне пришли.
Староста - маленький, сухой, с треугольным острым лицом и с поперёшным характером старичок. Он сидит на деревянном, тощем стуле и елозит по бёдрам твёрдыми ладонями. Материя брюк лоснится, колени выпирают, как яблоки.
В комнате коричневые крашеные полы, стол, похожий на огромный табурет, электрическая плитка, серые фотографии на стенах, шкаф с потускневшим зеркалом. Ещё несколько тощих, как старые кони, стульев. И, будто выставленный напоказ - большой, как окно, плоский телевизор, прикрытый треугольником скатерти.
- Боишься, старик? - Казарский ногтем цепляет скатерть, и экран тускло озаряется чёрно-белыми кадрами.
- Мы с вами, товарищи телевизионные зрители, во Дворце спорта Центрального стадиона имени Ленина. Через несколько минут начнётся товарищеский международный матч по хоккею с шайбой между командами "Чатам Марунз", Канада и "Сборная клубов", Советский Союз. Сегодня второй матч наших канадских гостей, они проводят свою вторую встречу. Многие любители хоккея специально попросили нас, чтобы мы показали эту вторую встречу. Встречи с участием канадских хоккеистов всегда привлекают любителей спорта, любителей этой увлекательной игры.
- Интересное ретро, - костяшкой пальца постукивает по экрану Казарский. - Канал местный?
- Что вы мне такие вопросы задаёте. Ничего я не знаю.
Романыч, прижав плечи к шкафу, словно к тёплой печке, разглядывает фотографии на стене. Он согрелся, расслабился, ему похорошело.
- Это ваш внук, или сын? - спрашивает он, сдерживая зевоту.
- Если бы. Это я, сам.
- У него нет близких родственников, - поясняет Казарский.
- Сын полка, медаль "За боевые заслуги"?
- Может быть.
- Вы не помните?
Старик молчит, и трёт, трёт бёдра и колени.
- Не переключайте канал, - просит он. - Хочется досмотреть, узнать счёт.
Казарский аккуратно берёт один из стульев, ставит его со стуком, будто точку, садится нога на ногу и наклоняется к старосте лицом.
- Значит, старик, боишься. Разумное поведение. Местные догадываются, что ты причастен?
- Я догадываюсь. Ещё полгода назад мечтал умереть во сне, зимой, во время снегопада. А теперь, видно, придётся висеть на собственных воротах. Обновил их недавно, покрасил, обратили внимание?
- Просто скажи нам, кто его укрывает. И можешь умирать, как тебе удобно, и когда тебе угодно, в любое время, в любую погоду. Это хорошее предложение, щедрое с нашей стороны.
- Ничего я вам не скажу. И никто не скажет. В общем, так, я вас знать не знаю, и проживать у меня вы не будете. Отведу вас к людям, у которых можно снять комнату. Давайте только матч досмотрим, очень интересно.
- Подождите нас на улице, - распоряжается Казарский, не глядя на Романыча.
Романыч вяло отталкивается плечами от шкафа и плетётся в сени.
На улице мошкарой капелек сыплется мелкий дождь. У забора стоит мокрая собачья будка, такая же мокрая и осклизлая, как все дома в этой деревне. Романыч заглядывает внутрь. Железная цепь свернута калачиком, в центре лежит застёгнутый ошейник. Словно собака в одну секунду испарилась, а цепь и ошейник просто упали на земляной пол.
Из-за будки внезапно выскакивает белая курица и застывает, пялясь на Романыча обезумевшими глазами.
- Тьфу, ты, зараза!
Бесслюнно плюнув, Романыч выходит за калитку - и, подобно курице, замирает, не успев спрятать испуг.
Прямо напротив него стоит стриженый мальчишка с коляской.
Романыч двигает кадыком, видимо, пытаясь что-то сказать. Но мальчишка равнодушно отворачивается и уходит, таща коляску за собой. Пучок травы, похожий на срезанные волосы, падает на мокрую глину. Мальчишка подбирает его, кладёт на место и вдруг гладит, как какое-нибудь маленькое животное.
Мальчишка удаляется, его уже не видно, но коляска всё скулит и посвистывает в тумане.
Теперь Романыч замечает, что доски ворот покрыты старой отшелушенной краской, будто сухими листьями. Сняв один такой коричневый лист, он растирает его в пальцах и ссыпает на ладонь. Очень похоже на горстку испитых чаинок, и цвет такой же.
С тем большим недоумением Романыч встречает старосту, выходящего из калитки. То ли под давлением собственного веса, то ли из-за слабости, старик на ходу приседает, поочерёдно прихрамывая ногами.
- Идёмте, - грубо говорит он.