– Куда ты меня ведешь? – крикнул Брюс.
Женщина не обернулась, только ускорила шаг. Он замешкался... и тут его позвали. Он обернулся на голос, а женщина исчезла...
– Хотите пить? – спросил парень, переодетый Оборотнем, и протянул Матвею банку с пивом.
Матвей в костюме Брюса, как он окрестил свой наряд, пришел в себя и покачал головой. Он пытался разглядеть в темноте очертания башни, но та тоже будто растворилась в сумерках...
Теперь, по прошествии четырех лет, образ той женщины в накидке, отороченной мехом, вновь проник в его сознание, выплыл из забвения и овладел его мыслями. Ему вновь захотелось отправиться туда, куда она позвала его... Жаль, что нельзя повернуть время вспять.
Он все чаще думал о той странной незнакомке, представлял себе ее лицо, дорисовывал то, чего он не мог знать о ней, – происхождение, род занятий, характер, привычки. Иногда ему казалось, что она похожа на Астру...
– Я иду за тобой! – шептал он... и просыпался в холодном поту.
Возможно, так и было. Возможно, она отыскала его, чтобы... чтобы... Разгадка дразнила его некой призрачной близостью, рассыпалась по зеркальным коридорам памяти. Зря он смеялся над Астрой, упрекая ее в нелепой привязанности к «венецианскому зеркалу», в котором, по ее словам, жил ее двойник! Разве он сам не является двойником Брюса в этом мире, обильно начиненном всевозможными техническими штуковинами, гораздо более сложном и опасном, чем жестокое наивное время Петровских реформ? Граф был провидцем... но чего-то он не предусмотрел. Или наоборот? Брюс видел то, что являлось недоступным для всех остальных... даже для его царственного покровителя?
Беспокойный сон, полный мелькающих видений, сменялся провалами в глухую черноту... бездонными, как ночное небо. Матвей терял самого себя в круговороте отражений и образов, разворачивающихся перед ним картин из чужой жизни...
Вот отчаянно рыдает в дворцовой спальне пышнотелая царица Екатерина, ломает руки, взывает то ли к милосердному Богу, то ли к своему венценосному супругу. Зачем он обрек ее на горькие страдания? Зачем заставил глядеть на мертвую голову милого друга, красавца-камергера Вилли Монса? Высоко взлетел бывший адъютант и камер-лакей[4], забылся... обнаглел. Вздумал у царя под носом блудить, да не с кем-нибудь, а с его женой! Бурная жизнь, гульба и попойки, тяжелая работа, военные походы подкосили здоровье Петра... а Екатерина, не в силах смирить жар горячей крови, обратила благосклонность свою на молодого любезного Монса. В Петербурге с опаской заговорили о фаворите государыни...
Когда-то в юности Петр любил захаживать в Немецкую слободу, покутить, приласкать нежную девицу Анну Монс. Ее маленький брат с жадностью наблюдал за влюбленными... а царю-то и невдомек было, какой коварный лиходей в семействе Монсов подрастает. Ловкий, услужливый, льстивый, так сумел угодить императрице, что та забыла страх и стыд, впустила в свою опочивальню сего жалкого ловеласа... отдалась ему, как последняя шлюха! Воистину, женщина есть источник зла...
Петр, измученный приступами болезни, которая в скором времени должна была свести его в могилу, и помыслить не мог об измене дорогой Катеньки. Из праха поднял он ливонскую пленницу, из нищеты, пригрел ее, приголубил... осыпал несчетными милостями. Бриллианты горстями дарил, под венец повел, посадил рядом с собою на трон великой державы, короновал... первую из всех русских цариц[5]! И чем отплатила бывшая прачка Марта императору? Подлой, вероломной изменой... В бешенстве скрипел зубами Петр, буграми вздувались на его лбу синие жилы, – сильнее физических страданий царя одолевала душевная боль, ярость ослепляла его, жгла сердце огнем. Как посмели – у него за спиной?! Как решились на этакое злодейство?!
Брюс, как умел, охлаждал гнев самодержца. Негоже раздувать скандал в царской семье – врагам на радость, себе на позор. Дочери подрастают – Анна и Лизанька, – им вовсе ни к чему такой срам. А уж как воспрянут духом противники, уж как начнут вопить, что-де и дочерей Екатерина родила не от Петра Алексеевича – нагуляла с офицерами или придворными! Следовательно, цесаревны законных прав на престол не имеют, потому как нету в них царской крови.
Императрица, почуяв беду, притворно веселилась, ластилась к угрюмому мужу. Тот с трудом сдерживался, чтобы не ударить ее.