Это был достойный сын своего отца. Тот в битве при Жарнаке во главе пятисот дворян мчался в атаку с рукой на перевязи и со сломанной ногой — с костью, прорвавшей сапог. А этот во время Варфоломеевской ночи, когда Карл IX кричал ему: «Смерть или месса!», отвечал: «Смерть», тогда как более осторожный Генрих произнес: «Месса».
Это был последний из великих Конде первой ветви.
Ему не суждено было умереть на поле боя со славой, израненным и убитым еще одним Монтескью: он был просто отравлен собственной женой.
Когда он после пятимесячного отсутствия вернулся в свой замок Андели, его жена — урожденная девица де ла Тремуй — была беременна от гасконского пажа. Она устроила обед в честь возвращения мужа и во время десерта протянула ему персик.
Два часа спустя принц был мертв.
Той же ночью паж бежал в Испанию.
Все громко обвиняли отравительницу; она была арестована.
Внебрачный сын родился в тюрьме, где его мать пробыла восемь лет, ибо не решались устроить суд, настолько все были уверены, что она окажется виновной. Через восемь лет Генрих IV не желавший, чтобы угас род Конде — эта великолепная ветвь родословного древа Бурбонов, — приказал выпустить без суда из тюрьмы вдову, помилованную королевским милосердием, но осужденную общественным мнением.
Расскажем в двух словах о том, как принц Генрих де Конде — второй из носивших это имя, тот, что принял Шаплена за скульптора, — женился на мадемуазель де Монморанси. История эта любопытна и стоит сделать отступление, чтобы ее рассказать, даже если это отступление будет несколько долгим. К тому же неплохо узнать от романистов некоторые детали, о которых забыли рассказать историки — то ли потому, что сочли их недостойными истории, то ли потому, что сами их, вероятно, не знали.
В 1609 году королева Мария Медичи ставила балет, и Генрих IV был сердит, потому что она отказалась взять в число танцовщиц (ими были самые красивые придворные дамы) Жаклину де Бёй, мать графа де Море. И поскольку блистательные танцовщицы, занятые в балете, идя на репетицию в театральный зал, должны были проходить перед дверью короля, Генрих IV в знак дурного настроения ее закрывал.
Однажды он оставил ее приоткрытой.
Через эту приоткрытую дверь он увидел проходящую мимо мадемуазель Шарлотту де Монморанси.
«На свете, — пишет Бассомпьер в своих мемуарах, — не было ничего прекраснее мадемуазель де Монморанси, ничего более грациозного, ничего более совершенного».
Это видение показалось ему столь лучезарным, что его дурное настроение немедленно упорхнуло, словно бабочка. Он встал с кресла, где сидел надувшись, и последовал за девушкой, как пошел бы за Венерой, закутанной в облако.
Таким образом, он в тот день впервые присутствовал на балете.
В одной его сцене дамы, одетые нимфами — а как ни легок в наши дни костюм нимфы, он был еще легче в XVII веке, — в одной его сцене, повторяем, дамы, одетые нимфами, поднимали свои копья, будто собираясь метнуть их в какую-то цель. Мадемуазель де Монморанси, подняв свое копье, повернулась к королю и сделала вид, что собирается пронзить его. Король, не подозревавший, какой опасности он подвергнется, явился без свиты; но прекрасная Шарлотта, заявил он, так милостиво угрожала ему своим копьем, что оно проникло в глубину его сердца.
Госпожа де Рамбуйе и мадемуазель Поле тоже участвовали в этом балете; с того дня началась их дружба с мадемуазель де Монморанси, хотя они были на пять — шесть лет старше ее.
Отныне добрый король Генрих IV забыл Жаклину де Бёй. Он был, как известно, весьма забывчив и теперь думал лишь о том, чтобы обеспечить себе обладание мадемуазель де Монморанси. Для этого нужно было только найти прекрасной Шарлотте сговорчивого мужа, чтобы тот при помощи приданого в четыреста или пятьсот тысяч франков тем крепче закрывал глаза, чем шире раскрывал бы их король. Так он поступил с графиней де Море, выдав ее за г-на де Сези и отослав его с дипломатическим поручением сразу же после свадьбы.
Генрих считал, что нужный человек у него под рукой.
Он имел в виду Генриха де Конде, это дитя убийства и адюльтера. Если сам король женит его, да еще на дочери коннетабля[10], пятно с рождения принца будет смыто.
С ним обо всем условились; он обещал все, что от него хотели. Коннетабль давал за дочерью сто тысяч экю, Генрих IV — полмиллиона, и Генрих II де Конде, имевший накануне десять тысяч ренты, утром свадебного дня стал обладателем ренты в пятьдесят тысяч.
Правда, вечером он должен был уехать. Он не уехал.
Однако правила приличия были им соблюдены: брачную ночь он провел в комнате, не имевшей сообщения с комнатой его жены, и та, чтобы доказать бедному пятидесятилетнему влюбленному, что она сейчас одна и сама себе хозяйка, вышла на балкон с распущенными волосами, освещенная двумя факелами.
10
Не смешивать отца Шарлотты де Монморанси с коннетаблем Анном де Монморанси, убитым в сражении при Сен-Дени Робертом Стюартом.