Голова его жены походила на желтоватую свиную голову под мохнатой шапкой волос; у него были быстрые движения, цепкие и грубые руки. Ее маленькие треугольные глаза занимались усиленным надзором за потребителями и за Жюлем, прозванным "калека", — лакеем, человеком с большим самомнением, соединявшим в себе ловкость с нахальством. Ружмон, естественно, любил кабачки. В них есть что-то притягательное. Там инстинкты проявляются с трогательной откровенностью. Ружмон проводил там прекрасные часы. Он сожалел, что алкоголь есть яд; в дни усталости и печали, как хорошо было бы отдаться этому возбуждению, источник которого так же невинен, как мед пчел! Хотя он и был воздержанным человеком, но ему случалось поддаваться приятной отраве. Тогда его пропаганда становилась более горячей, более задушевной.
Он получил большое влияние на Исидора Пурайля, на Жакена Омара, на двух сыновей Боссанжа и многих других. Его влиянию менее поддавался отец Мельер и Ипполит Лебук. Ни малейшего влияния он не имел на Тармуша желтого, на Кастенья, по прозванью Томас, на Бутресека, ремесленника-механика, занимавшегося изобретениями. Но мадам Бигу обращала нежные взгляды на его бороду, и лакей Жюль радостно осклаблялся, когда появлялся революционер.
Ружмон обладал искусством слушать и понимать людей. Таким образом он быстро постиг характер, вкусы, злобу, похождения, стремления Пурайля, Антуана Бардуфля, Гуржа и сыновей Боссанжа. Ему было труднее с молодым Мельером, маленьким Топеном, так как они любили молчать, стесняясь разговаривать. Что касается до отца Мельера, он относился к Франсуа крайне сдержанно, устремляя на него недоверчивый взгляд и излагая свои осторожные мысли. Ипполит Лебук держал себя очень скрытно. Тармуш только спорил. Бутресек, скрывая, с хитростью китайца, свои идеи и свое честолюбие, улыбался по временам улыбкой, в которой расчет растворялся в презрении. Бигу спал; Жюлю было запрещено разговаривать. Жизнь Исидора Пурайля проходила бессмысленно. И полный воспоминаний, о прошлом, он все события своей скитальческой жизни топил в алкоголе. Пьянство не могло убить его мускулов; он энергично работал лопатой и мотыгой. Еще давно, насколько он мог помнить, он кричал, возмущался против хозяев, мастеров и мечтал о социальной революции. От своего воспитания, полученного в кабачках, он сохранил в памяти скверные слова и сальные анекдоты. Он обладал свойством приходить в ярость, которая овладевала им внезапно и от которой надувались жилы на его лбу. Он произносил угрозы, но дрался с женой редко. Фифина была неприкосновенна, она была свежим источником, один вид которого отрезвлял Пурайля. Один Эмиль получал подзатыльники и встряску.
Викторину, хотя она и походила на старую клячу, Исидор любил. Она была старше землекопа на десять лет. Она принесла ему, кроме трехсот пятидесяти франков сбережений, еще маленького мальчика, неуклюжего, слабого и смешного, отпрыск какого-то бедняги, уехавшего куда-то далеко, на Мадагаскар.
Тот сошелся в первый раз с Викториной на шестом этаже меблированных комнат, на улице Буланже. Этот бедняга, такой же безобразный, как его любовница, наводил вокруг себя, как и она, скуку. В то время как она ходила ежедневно шить, он занимался продажей курток и брюк в "Экономном Работнике". Они виделись на лестницах, шептались в узких проходах. Это была молодость, это была любовь. Дыхания их смешивались, они дрожали под узкими одеялами. И, когда Август Кюлон уехал на колониальном судне, Викторина почувствовала горечь утраты. Она воспитала маленького Эмиля, происхождение которого она не скрывала: она этим гордилась. Это была легенда печальная и благоговейная. Когда Викторина встретила Пурайля, она рассказала ему все так, что в конце концов сама этому поверила. Рассказ понравился землекопу. Он его развил. Эмиль сделался сыном графа, убитого на Мадагаскаре отравленной стрелой, когда он сражался во главе французских войск.