Йерикка пошел в конец колонны. Олег не переставал удивляться его выносливости. Рыжий горец был совершенно неутомим — а сейчас еще и беспощаден. Тех, кто успел усесться и не хотел вставать, расслабившись и уже погрузившись в оцепенение, легко переходящее в смерть, он бил наотмашь мечом в ножнах, выплевывая ругательства — порой совершенно бессмысленные, но остервенелые. В ответ ему тоже неслась ругань, но беспомощная. Подняв всех, Йерикка пристроился последним и пообещал:
— Кто упадет — прикончу тут же! — не поверить ему было трудно…
… Наверное, о таких переходах потом сочиняют былины. Или складывают? Тут ничего не надо сочинять — все правда… Может, и про них сложат — сейчас Олега это мало интересовало. Снова лупил в лицо беспощадный снег. Олег, стиснув зубы, пер на одной гордости, как плуг — тут было по бедра — полуволоча Богдана. Тот еле передвигал ногами, бормоча:
— Помрём… все помрем… боги, боги…
Грозить ему смертью или стыдить было бесполезно, Олег пыхтел и тащил его, хотя не вполне понимал, почему сам движется. А преследователи сейчас лежат под снегом… им не надо идти… снег теплый, толстый… там нет ветра и холода… там тихо и тепло…
— …Вольг, оправо возьми!
Ах, да! Олег зашел шагов на пять от тропы. Казалось, идущую цепочку размывает ветер — то один, то другой вываливался из нее, забирал в сторону, проваливался в снег или падал на сколизи камней и льде. Гоймир по временам оборачивался и хрипло вскрикивал:
— Одно… ни единый… не помрет! Я… запрещаю… то!
И все удивились и не поверили, когда он вдруг выбросил руку вперед и выкрикнул:
— Пещера!
…Это было сильно сказано. На пещеру увиденное воеводой не тянуло — просто расщелина в скале, узкая и невысокая. Но ветер туда не задувал, и это оставалось главным.
Радоваться ни у кого сил не оставалось, выяснилось, что в расщелине «паркетом» (это Олег так определил) могут поместиться десять человек. Но это уже никого не интересовало и не смущало. Мальчишки поспешно побросали часть плащей на пол и легли — пятеро ногами к выходу, пятеро — головами между их голов, ногами — вглубь расщелины. Остальные девятеро улеглись на товарищей сверху — и вся эта куча закрылась оставшимися плащами,
Трудновато в это поверить, но никто не шевельнулся, чтобы расположиться поудобнее. Меньше всего их сейчас волновало, что кто-то кому-то давит локтем на горло, что в живот уперлась рукоять пистолета, а чья-то чуня уперлась тебе между ног. Сил пошевелиться не оставалось, и обтекающая талой водой одежда не казалась неудобством.
Олег лежал между Йериккой и Рваном, голова его оказалась зажата головами Богдана и Холода. Сверху навалился Морок. Было душно, сыро, пахло мокрой тканью, по том, сырым металлом, коже и талой водой. Снаружи вовсю уже свистел, и ревел буран, по ногам немного тянуло. Дышать оказалось трудновато, вокруг тоже тяжело дышали остальные. И все-таки Олег чувствовал, как его с каждой секундой все больше и больше охватывает счастье — оттого, что он просто жив!
Он уже засыпал, покачивался на мягчайшей перине предсонной дремы, когда ему в щеку толкнулся горячий шепот Богдана:
— Во-ольг…
— Умм… — отозвался он. И пошевелился, насколько это было возможно, чтобы показать — не спит.
— Прости… Вольг?
— Ага. За что? — сонно спросил Олег, стараясь удерживать себя на грани сна и бодрствования, чтобы и говорить, и иметь возможность заснуть в любую секунду.
— Так ты ж… ты меня одно спас… — услышал Олег шепот младшего мальчишки — смущенный и растерянный какой-то.
— Когда? — вяло отозвался Олег. Он не соображал, о чем говорит Богдан, а задумываться было невыносимо лень.
— Ну… на тропе. Повис я на тебе, как мешок… — было СЛЫШНО, что молодому горцу стыдно.
И Олег, вдруг проснувшись рывком, вспомнил прошлогодний поход и младшего мальчишку, свалившегося в болото. Олег вытащил его. Мальчишка был так напуган, что даже не плакал, когда Олег, сам перепуганный, тащил его на берег — и только прижимался к Олегу, глядя испуганными глазами на колышущуюся поверхность болотины. А может быть, он просто не понял, что мог погибнуть… и лишь потом его начала бить крупная дрожь, хотя он уже отогрелся и даже обсох возле с бешеной скоростью разведенного Олегом костра…
Землянин вдруг испытал короткий, но острый прилив нежности, забыв, что Богдан не так чтоб уж намного младше. Он повернул голову и тихо сказал:
— Ладно тебе. Давай спи.
Закинув руку за голову, он нашел ладонь Богдана и чуть сжал ее — на секунду ладонь окаменела, но потом расслабилась, и Богдан, вздохнув коротко, уткнулся носом в плечо Олега. Уже сонно сказал:
— Угу… благо… — и почти сразу задышал спокойно.
Олег осторожно высвободил свою ладонь. Пробормотал:
— Защитник слабых, оскорбленных и униженных…
Стало смешно. Он провалился в сон раньше, чем перестал улыбаться…
…Они опали и не видели, что буран улегся, и теперь падал тихий, густой и сухой снег, кружившийся в синем воздухе. Он залетал и в расщелину, постепенно покрывая белым легким слоем плащи горцев, закостеневшие от дыхания. Стены расщелины подернулись тоненькой пленочкой льда — дыхание двух десятков спящих, пробиваясь сквозь ткань, превращалось в конденсат, оседавший на камне и замерзавший.
И в конце концов в тихом белом, царстве не осталось уже ничего, кроме красных скал, что нарушало бы общую картину мрачного и величественного покоя — покоя смерти. Казалось, горы затихли и погрузились в сон, загнав людей в убежище и вновь доказав свою силу. Немигающее Око Ночи в полном блеске сияло над снегами. Красным отсвечивало висящее у горизонта Солнце.
Смотрела с небес в расщелину звезда. На взгляд — холодная и внимательная, как Смерть.
Олег проснулся от того, что по разогревшемуся телу потянуло холодом, Он завозился, не понимая, где наводится — было темно, душно, давила какая-то тяжесть, кругом хрипло дышали люди — и вдруг послышался веселый возглас Гостимира:
— Йой, поднимайтесь! Родину снегом заносит!
Спихнув с себя живой груз, Олег треснулся головой в твердую крышу. Пока он размышлял, куда делись пледы, по нему резво проползли, больно пихаясь, двое или трое, а по глазам резанул белый, беспощадный свет…
…Мальчишки один за другим выползли, наружу — лица у всех были красные, распаренные, глаза розовые, как у кроликов. Следом валил пар, первый вдох на свежем воздухе врезался в легкие, как нож. Олегу при виде товарищей вспомнился Михаил Евдокимов: "После бани морда красная…" Плащи спеклись, их завалил толстый слой снега. Рядом с Гостимиром снаружи уже выплясывал Хмур, выкрикивая:
— Да выникайте скорей, одно куры сонные! Окоем каково — красотища!
Он был, пожалуй, прав. Снег перестал. По склонам: гор сияли алмазные россыпи — полыхал под солнцем выпавший за ночь. В мире было безлюдно и тихо. Олег услышал негромкий шепот:
— Нарисовать бы то… — посмотрел вбок и увидел восхищенные и зачарованные глаза Одрина. Художник смотрел на окружающий покой, не дыша.
Это было, конечно, очень трогательно и романтично. Но вот только Олег почувствовал, как его начинает потряхивать. Волглую одежду — вообще не зимнюю! — прохватил, холод, он поспешно потянул свой плащ, и из-под него вывалился Йерикка. Посмотрев снизу вверх на Олега, он прохрипел:
— Ты выглядишь, как я себя чувствую.
— Отдай плащ, — сердито сказал Олег. Оный плащ превратился в некое подобие кровельной жести. Йерикка, не вставая с корточек, начал умываться снегом.
— А мы часов шесть спали, — заметил он.
Талый снег скользил у него по липу и ладоням. Олег кивнул. Он, если честно, уже начал ощущать, что и в самом деле прошло часов шесть… и крупной рысью направился за ближайшие скалы, где буквально уткнулся в спину Резана, стоявшего со счастливым и умиротворенным лицом передом к камням.