– Ещё наши тут есть?
– Есть, – Свистопляс ткнул пальцем куда-то в сторону села. – В сарае ещё шестеро мечников из Новогрудского полка, два бронеходца и раненый пластун.
– Он имя не назвал? – сразу оживился Барабаш.
– А ты… тоже?
– Кем я только в молодости не был, – усмехнулся Матвей и в свою очередь представился: – Старший десятник Матвей Барабаш.
– Профессор Баргузин, – Еремей тоже не пожелал остаться неизвестным.
– Борис.
– Глеб.
– Ксаверий.
– Энеец? – удивился Матвей.
Тот улыбнулся в ответ:
– Как сказал однажды Владыка – отныне нет в Отечестве нашем ни пелейца, ни яхвина…
– Добро. Все мы тут роденийцы, через три колоды да об пень с присвистом… Ладно, теперь о деле – мечи в руках удержать сможете?
– Обижаешь, командир, – перечёркнутое шрамом лицо Бориса дёрнулось, изображая злую усмешку. – Ты их нам только дай.
– Что, значит, дай? Пойди и возьми.
– И возьму! – пограничник покосился на кривую саблю шамана, которую Матвей за трофей не посчитал. – Я хоть голыми руками…
– А вот это лишнее.
– Да я их…
– Ты их, – согласился Барабаш. – И они их. Мы все их. Ну что, бойцы, пошли добывать оружие и славу? Знаю я тут одно местечко…
Часовой у огромного каменного амбара, превращённого глорхийцами в склад трофейного оружия, отсутствовал. Нет, сам он, конечно, был, но вот мысли сидящего на корточках и раскачивающегося из стороны в сторону степняка пребывали в прекрасном далёко, прихватив с собой за компанию разум и сознание. А кожаный бурдюк с утаенным от всех чёрным кумысом ещё наполовину полон. Или наполовину пуст?
Воин не ломал голову над подобными вопросами, он пил и пел. Пил, громко хлюпая и отрыгивая, а пел молча, где-то внутри себя. Песня получалась грустная и печальная, как судьба старшего брата, сожженного недавно, буквально только что, колдовством имперской охранной печати. Разве это смерть? Разве это достойная сына степей смерть? И какое может ожидать посмертие после гнусной мерзости проклятого огня? Ейю-бааттор заслужил большего, да будет милостива к нему Небесная Кобылица!
Кочевник так и умер в счастливом забытьи. Лишь чуточку громче замычал, когда чья-то рука закрыла рот и потянула подбородок вверх, заставляя запрокинуть голову, а по горлу прошёлся тупой зазубренный тесак. Толчок в спину, и часовой упал лицом вниз, прямо на опрокинувшийся бурдюк, мешая горячую кровь с шипящим и пузырящимся чёрным кумысом.
– Молодец, Ерёма, растёшь над собой! – похвалил старший десятник ощупывающего труп профессора. – Самочувствие-то как?
– Нормально, – Баргузин пожал плечами и прислушался к внутренним ощущениям.
Нет, действительно нормально, только ноги гудят да жрать хочется так, что желудок уже не воет, а скулит тонко и жалобно, выпрашивая забросить в него хоть что-нибудь. Хоть суслика сырого прямо в шкуре – лишь бы было. А Матвей странный какой-то, недавно ещё ругал ругательски, а сейчас о самочувствии спрашивает. Стареет, наверное, потому становится добрым.
Слева послышалось уханье горной совы и сразу же – тявканье серебристой лисицы. Тихий голос из темноты сообщил:
– Мы закончили, командир.
– Потери?
– Наши?
– Зачем мне знать о чужих?
– Все целы.
– Пленных освободили? Как они там?
– Хреново, – Борис, это был он, подошел ближе. – Нас четверых и выбрали в жертву, потому что на ногах стоять могли…
– Плохо.
– Оголодали ребята сильно.
– Утром разберёмся.
– Угу.
– Не угукай, не филин, лучше зови всех сюда. А ты, Ерёма, скажи мне как учёный человек, вас в Университете замки вскрывать учили?
Баргузин задумчиво почесал кончик носа:
– Странные у тебя представления о наших учебных заведениях, командир.
– Бестолочи вы все там безрукие.
– Какие есть. А не проще ли сунуть под дверь оставшийся горшок с гремучим студнем?
– Дурак, да?
– Чего такого-то?
– А потом что, подумал? – Матвей показал вдаль, где на окраине села виднелись выделяющиеся на фоне светлеющего неба шатры глорхийцев. – Устроим праздник с песнями и плясками, а чем гостей угощать будем? Нет, Еремей, пластун из тебя не получится.
– Не больно и хотелось, – оскорблённый в лучших чувствах профессор отвернулся от старшего десятника и принялся рассматривать громадный замок на амбарной двери. Покойная бабушка почти таким же запирала кладовку, напрасно надеясь, что дед не доберётся до запасов хранимой к праздникам ракии. Хотя чего там добираться? Дедушка пользовался шилом и кривым гвоздём. А если попробовать поковыряться остриём ножа?
– А говорил, будто не учили! – Барабаш хлопнул Еремея по плечу и ногой отшвырнул упавшее на землю творение деревенских кузнецов. – Всегда догадывался, что знание – сила!
Склад не поражал воображение разнообразием содержимого, но дал бы сто очков вперёд оружейному хранилищу любой пограничной заставы. Так, во всяком случае, утверждал старшина Твердимир Свистопляс, а ему врать присяга не позволяет. Он же первым и заметил скромно стоявшую в тёмном углу треногу, небрежно прикрытую рваной мешковиной.
– Командир, да это же…
– Ага, – Матвей потянул на себя грязную тряпку. – Станковая шестиствольная огнеплюйка. «Дырокол Шлюкса-Кульбарта», сокращённо – ДШК.
– Потрясающе! – пограничник спрятал руки за спину, видимо сдерживая естественное для мужчины желание произвести неполную разборку-сборку оружия. – Поверить не могу, как же пикты нам его оставили?
– Это не нам, это вообще оставили, – уточнил Барабаш. – Самим пользоваться нельзя, ихняя магия с кристаллами не дружит – чего-то там не совмещается и может в любой момент взорваться.
– А глорхи?
– Да кто же аблизьянам чего серьёзное доверит? Вот ты думаешь, почему у них луков нет?
– А должны?
– Кочевник без лука – это не кочевник, а сущее недоразумение.
– Так почему же…
– Потому что мозгов у них тоже нет, в драконов стрелять начинают. Добыча вроде как.
– Инстинкты? – блеснул учёным словом Еремей.
– Они самые. Летающим ящерицам на стрелы чихать, но по имперским законам виновные в нападении на пиктийского аристократа подлежат уничтожению. Как сами, так и вся родня их – до седьмого колена.
– А воевать-то кто будет?
– Вот они так и подумали.
Но профессор уже не слушал дальнейший разговор Барабаша и Свистопляса, его внимание было занято совсем другим. Ручная огнеплюйка, такая знакомая и родная… С ореховым ложем и поцарапанной крышкой кристаллоприёмника… Одна из многих тысяч, выпущенных на заводах Родении… Но именно та, что верно служила в первом бою у безымянной рощи. Почему она светится в темноте?
Горячий комок в горле. И странно щиплет глаза. Рука тянется погладить зарубки на твёрдом дереве. Одна, две, три… пять… восемь… Можно не считать, их там двенадцать. Как она сюда попала?
– Матвей, – голос Баргузина прозвучал подобно царапанью железа по стеклу. – Матвей, это же моя…
Старший десятник проследил за взглядом профессора и вздрогнул.
– Что? – забеспокоился Еремей.
– Ничего, – Барабаш закусил губу. – Ничего.
– Врёшь.
– Вру. Тебе обязательно нужно знать правду?
– Нужно.
– Зачем?
– Потому что она – правда.
– Горькая.
– Пусть.
Матвей потянулся к светящейся огнеплюйке, но вдруг резко отдёрнул руку:
– Ты теперь воин.
– Я и раньше…
– Раньше не так. Я слышал о подобном, извини, но… так бывает.
– Говори.
– Оружие и ты стали одним целым. Вы нашли друг друга, понимаешь? Половинки души.
– Это как?
– Вот так. Руку подними!
Еремей выполнил неожиданную команду, а огнеплюйка сама собой взмыла в воздух и со шлепком впечаталась в раскрытую ладонь.
– Так бывает, Ерёма, – повторил старший десятник. – Редко, но бывает.
– И что оно обозначает?