— А… вот ты где, — сказал Миллике. — Ну, и как? Удивлен?
Люди вокруг молчали.
— Нет, я гляжу, не очень-то; скажи только, где она, куда ты ее отправил?
Руж ничего не ответил.
— Так ты, хитрюга, дал ей сбежать?
Руж опустил голову, взглянув на Миллике так, словно собирался броситься на него.
— Видно, не сладко ей было с тобой… — Миллике ухмыльнулся. — Что ж, отлично, я отомщен!..
Все обступили Ружа, боясь, как бы он чего не выкинул, но быстро поняли, что у него и в мыслях этого нет, а если и есть, то не хватит сил. Тут и раздался тот голос откуда-то с озера, пробивавшийся сквозь шум волн:
— Эй, ты там, дружище…
Смех над волнами, которые уже не казались такими грозными.
— Эй, дружок, узнаешь меня?
Это был савоец. Он сидел в лодке Ружа.
— …Почтой… Я верну лодку почтой… — донеслись обрывки фраз; снова смех.
Руж не двинулся с места. Казалось, что он останется неподвижным до скончания века; все молчали, столпившись вокруг дымившихся балок.
Дым был сначала черным, теперь он стал белым.
Под навесом были только Морис, Алексис, Боломе, маленькая Маргарита и Шови; все остальные помчались на берег или укрылись в трактире. Электричества не было, и на площадке гулял ветер. Время от времени доносились обрывки мелодий, потом все снова тонуло в грохоте. Горбуна не было видно, Жюльет тоже. Тьма обступала людей и накрывала с головой, как платок фотографа. Вдруг она появилась и залезла на стол. Молния. Вот она, вот ее нет. Алексис, должно быть, решил, что время пришло, и направился к Морису, но тот куда-то исчез в темноте. Алексис протянул руку, ага, вот Морис, и положил ему ее на плечо:
— Слушай, Морис, иди и скажи ей, что пора, гроза вот-вот кончится… Сейчас проще уйти незаметно, потом все вернутся…
Морис, похоже, не услышал его, он смотрел. Она здесь, и вот ее нет.
— Морис!..
Морис не отвечал и не двигался. Порыв ветра сотряс навес. Ночь не кончалась, молнии сверкали прямо над ними. Вот она, она снова была здесь, она подняла вверх руки, роза упала с ее головы. «Морис!..» Доносились едва слышные звуки музыки, они приближались, удалялись, исчезали. Где же горбун? Его не было видно, не видно было инструмента, музыкант сменил место. Ее снова подняло в воздух; в сиянии молнии она подняла руки. Потом исчезли и руки, и тело, ее больше не было; последний удар грома, такой страшный, словно миру и вправду настал конец; она тоже исчезла, сверкнула молния, ее больше не было…
— Поторопись, Морис, нас никто не увидит… Поторопись…
Вдруг Алексис замер.
Серенький свет забрезжил между деревянными столбами с гирляндами. Вот возвратился пол, крыша, залитая водой трава, листва и стволы деревьев. Мир словно рождался вновь, но он уже был не тот, что прежде. Морис пристально и удивленно оглядывался и не видел ее. Вот скамья, на которой сидел горбун, но его больше не было. Вот стол, на который она только что забралась (если только все не привиделось им — ведь ее тоже не было). Ее не было здесь, ее не было нигде. Морис посмотрел вокруг и побежал прочь…
— Морис, ты куда, эй! Морис…
Морис не услышал. Он был окутан пеленой серенького дождя, заполонившего все между небом и землей. Вокруг стоял туман, с деревьев струилась вода. Морис вышел к большой дороге, но и там он не нашел ее. Это, наверное, оттого, что в пятнадцати шагах еще ничего нельзя было разглядеть, а может быть, он просто пошел не в ту сторону. О! Какая странная тишина была вокруг! Падали капли с деревьев, напоминая звуки шагов, он обернулся, и верно, за ним шли, но не та, которую он искал.
Он потряс головой.
Его все еще окликали с площадки для танцев, парни что есть мочи свистели — они не видели его, он не мог увидеть их. Но маленькую Эмили он видел прямо перед собой, ее нельзя было не заметить, так она стояла близко. Платье прилипло ей к плечам, поля соломенной шляпки закрывали лицо. Он не мог не услышать:
— Морис, это я…
Он склонил голову; она стояла рядом с ним, скрестив мокрые руки на платье; но ведь он искал не ее.
Она ждала, она ждала; он повернулся к ней спиной и пошел.
Шаги удалялись, удалялись неотвратимо…
Примечания
1
Матерчатые тапочки на веревочной подошве.
(обратно)