Дядя Коля работал на каком-то заводе и таскал оттуда аккуратные стальные пластинки, аккуратно завернутые в промасленную тряпочку. Потом он эти пластинки зажимал в тиски на верстаке в своем сарае, долго шаркал по ним напильником, рассматривал на свет, потом мастерил рукоятку, и на белый свет появлялся очередной ножик. Точь-в-точь такой, что пригвоздил ее Ромку к чужому старому дивану.
– Ты умер, да? – совершенно по-идиотски спросила Александра и снова опустила глаза в пол. – А зачем?! Зачем, Ромочка?! Я же… Я же любила тебя. Что же теперь?! Как же теперь, Ром?! Как же я теперь без тебя? Ты же обещал… Ты же обещал починить крышу, хотя она и новая почти, но все равно… И огород… Ты же обещал огород…
Далеко, возможно где-то на соседних дорожках, которые капиллярно делили дачный поселок на улицы, дико засигналила машина. Может, и не дико, а совершенно обыкновенно засигналила. Это просто ей так показалось, что дико, оглушительно и страшно.
Ее просто подбросило от этого сигнала, будто током ударило. Ощущение-то было знакомым. Ее периодически шарахало током от бабушкиной стиральной машины, в которой как-то неправильно стерся какой-то механизм. Это ей авторитетно приглашенный мастер заявил. Механизм стерся, машинка продолжала настырно работать, но за неисправность мстила постоянными электрошоковыми разрядами. Александра в таких случаях буквально подпрыгивала, всхлипывала и спешила поскорее убраться из темной бабушкиной прачечной. И не появлялась там уже до тех самых пор, пока не умолкало сердитое рычание старенького мотора.
Видимо, электрошоковая терапия выработала у Александры условный рефлекс, подгоняющий ее поскорее убраться. Вылетела она из чужого дачного домика стремительнее пули, не забыв повторить маневр с перешагиванием через выпачканный чем-то бурым порог, не забыв снова приподнять калитку и вернуть ее на место и не забыв в целях осторожности перебежать на дорожку, параллельную двадцать пятой.
И лишь оказавшись в визуальной недосягаемости от дачного участка под номером восемьсот двадцать четыре, она смогла наконец отдышаться, погоревать и совсем чуть-чуть подумать.
Думать, правда, особо не получалось. Мозг упорно рождал бессмысленные междометия и союзы, не способные пролить свет ни на что.
Ни на то, кто убил Ромку? О суициде ведь и речи быть не могло. Так изловчиться, каким бы циркачом и акробатом он ни был – а он им не был, – он ни за что не смог бы.
Ни на то, за что кто-то убил Ромку? Насколько она его знала – а знала она его неплохо совсем, – у него не было никаких связей, порочащих его. Исключение составляла лишь Катерина.
Так, минуточку…
Катерина!!! Катька, Катенька, Катюша!
Дьявол в обличье ангела. Волчица в шкуре ягненка. Так получается?!
Она вчера приезжала вместе с Ромкой на эту дачу. Она! Это и Ксюша может подтвердить. Она же их видела. Вот и свидетель уже имеется. Так, что дальше…
Она приехала с ним. Возможно, между ними произошла ссора. И не возможно, а произошла. С чего бы тогда Катьке убивать его?! Она рассвирепела, это она тоже могла. И в пылу ударила Ромку ножом в спину. Потом испугалась и удрала на той машине, на которой сюда приехала. Приехали…
А как она могла, если за рулем сидел Ромка? И еще не факт, что она вообще умеет водить машину. И опять Ксюша говорила, что за ветхой стенкой дома раздавались сексуальные стоны, а Ромка полностью одет. Тогда что получается?
Либо Ксюша что-то путает, либо… Либо стоны носили совершенно не тот характер, который ей почудился. Мог же Ромка стонать от боли, скажем?! Запросто мог!
Странная мысль об этом вдруг принесла небывалое облегчение, неприличное просто для такого случая. Казалось бы, что меняется от того, спал он с Катькой перед своей смертью или нет?! А оказалось, что меняется многое.
Грудная клетка вдруг будто взорвалась от нового приступа боли, а странная ангина, названия которой она все никак не могла запомнить, прорвалась наружу судорожными рыданиями.
Он ей не изменил? Не изменил, получается! Он погиб от судорожной Катькиной ревности, от ее необузданной невостребованной страстности.
Гадина!!! Какая же она все-таки гадина, а еще клялась и божилась, что ничего совершенно к нему теперь не питает, и что он ей больше не нужен, и что никогда уже не встанет между ними – между Ромкой и Александрой. Выходит, врала? Выходит, врала…
– Девушка! Девушка, что с вами?!
Александра подняла голову и уставилась сквозь замутненные слезами стекла очков на странное существо, склонившееся над нею.
Господи! Оказывается, она сидела в траве на обочине соседней дорожки и, привалившись спиной к жесткой изгороди чужой дачи, вовсю рыдала. Сколько же времени прошло с тех пор, как она вылетела стрелой из Катькиного домика? Час, два, а может, минут десять?
Мужчина, а это несомненно был мужчина, хотя и довольно-таки странно одетый – в юбку-шорты и явно женскую кофту с крупными пуговицами, смотрел на нее с сочувственным любопытством. В запачканных землей руках он держал тяпку и огромный пук свеженадерганного сорняка.
– Вам нехорошо? – снова спросил он и протянул ей руку. – Давайте-ка поднимайтесь, не нужно вам здесь сидеть, поверьте.
Она поверила, вцепилась в его грязные пальцы и, подтянувшись, встала на ноги.
– Спасибо, – прошептала, как только поднялась. – Спасибо вам. Извините меня, пожалуйста.
– Да за что же, прости господи? – Мужчина улыбнулся ей из-под широкополой панамы, тоже не мужской. – Слышу, плачет кто-то безутешно. Дай, думаю, взгляну. А тут вы… Случилось что? Обидел кто?
– Да так, дела житейские, – скороговоркой пробормотала Александра. – Спасибо вам. Я пойду.
– Ага… – Он все не отпускал ее руки и по-прежнему глядел с сочувствием. – А то смотрите, может, чайку, а? У меня чай на плите уже закипает со смородиновым листом. Ум-мм, красота, а не чай. Так как?
– Нет, нет, пожалуй, я пойду. Спасибо.
И она ушла не оглядываясь. Петляла как хороший заяц вдоль чужих покосившихся заборов, в какой-то момент ей даже показалось, что она заблудилась, но минут через десять, вышла все же к остановке. Уселась в подоспевший автобус, привалилась головой к стеклу и тут же закрыла глаза в изнеможении.
Что дальше? Вот что дальше?!
Приедет она сейчас домой. Позвонит Ксюше…
Позвонить, кстати, или нет?! А, какая разница, впрочем. Не позвонит она ей, та не выдержит, начнет обрывать телефонную линию и дознаваться, что и кого она там обнаружила. В том смысле, удалось ли ей застукать голубков или нет.
Но это ведь всего лишь детали. Несущественные, глупые и не способные помочь, изменить, вернуть ей Ромку, которого кто-то подло ножом в спину…
Вот с чем жить придется! Вот от чего жить не хочется!
Она же не может, к примеру, приехать и позвонить сейчас в милицию. Почему не может? Да потому… Потому что тут же начнется расследование, тут же начнутся вопросы.
А что она там делала? А зачем поехала? Хотела убедиться в том, изменял ли ей ее возлюбленный или нет? Ага! Очень интересно! А кто сможет убедить следствие, что она не поехала туда, например, ночью? И, убедившись, что – да, изменяет, взяла и убила неверного. Может такое быть? Запросто! А утром зачем поехала? А для того, чтобы убедиться, что он умер и что никогда уже не воскреснет.
Гадко так думать, подло и трусливо, это Александра осознавала очень отчетливо даже под давлением того страшного горя, которое согнуло ее так, что дышать было невмоготу. Но не думать тоже было нельзя!
Она может стать подозреваемой номер один. Номером два – Катька. А вдруг та и вовсе ни при чем? Вдруг Ксюша что-то напутала снова, как со стонами, а?!
Нет, в милицию она звонить точно не станет. Она…
Она вот сейчас возьмет и поедет прямиком к Катьке. И спросит ее в лоб! И по ее глазам обо всем догадается сразу. Она же сто лет, кажется, ее знает. И читать научилась и по глазам ее прекрасным, и по губам, как бы искусно она ни кроила их в улыбку.
Все решено! Едет к Катьке!